Лили Райт - Танцуя с тигром

Мысль о том, что маска находилась на расстоянии вытянутой руки и одновременно была недоступна, приводила Анну в бешенство. Она предполагала, что Томас либо покажет ей свое главное сокровище, либо однажды забудет запереть за собой двери, но тот входил и выходил одинаково: закрывал двери, слушал, как щелкает механизм замка, поворачивал ключ, бросал связку в карман. Будь проклята эта его педантичность! Его паранойя. Оставалась лишь одна надежда: похитить ключи или соблазнить его, чтобы он сам пригласил ее внутрь. От обоих сценариев Анне одинаково хотелось выпить.

Сама работа оказалась несложной. Анна делала снимок каждой маски фотоаппаратом «Полароид», затем печатала небольшие заметки: персонаж, происхождение, художник, материал, размеры, день, когда маска была надета на танцы, и какая-либо доступная информация о самом танце. Некоторые танцы появились еще во времена завоевателей, когда индейцы восстановили ритуалы для привлечения плодородия и подшучивали над испанскими колонистами, – эти маски были окрашены в ярко-розовый цвет, намекая на обгоревшую кожу европейцев. Томас время от времени интересовался мнением Анны, но затем обязательно не соглашался с тем, что она говорила. В результате жаркие споры иногда заканчивались флиртом. Что означала волнистая резьба на масках? Ветер или воду? Что символизировала собой маска из двух лиц? Близнецов или двуличие человека?

– Несомненно, второе, – сказал Томас. – Ацтеки верили в первоначальную двойственность человеческой природы. Не существовало хороших и плохих людей. В каждой душе сочетались добро и зло. Грешники, святые и вся остальная фикция – это чисто европейская выдумка. – Он замолчал, выдерживая драматическую паузу. – Испанцы привезли дьявола в Мексику.

– Я думаю, эта маска олицетворяет вас, – ответила Анна, смеясь. – Двойственность лица коллекционера искусства. Вы делаете вид, будто интересующий вас предмет слишком прост, чтобы купить его подешевле.

– Такую же тактику вы используете в общении с мужчинами.

– Я не знаю, зачем вы наняли меня. – Она произнесла это соблазнительно, не отрывая взгляда от его губ. – Работа с каталогом требует внимательности, но не более того. Она несложная.

– Я ненавижу писать. У меня дислексия.

– Дог – это Бог?

– Именно поэтому я многое не делаю сам.

– Как будет Анна, если прочитать наоборот?

– Неприятность.

Отношения с Томасом развивались со скоростью, растущей в геометрической прогрессии. В понедельник он коснулся ее руки. Во вторник – колена. Каждое утро она подбирала наряд, думая о нем. Та ли блузка, те ли сережки. «Что ты, черт побери, творишь?» – спросила она у своего отражения. «Работаю», – ответило зеркало. Она должна была свести с ума Томаса, соблазнить его и добыть ключ, чтобы украсть маску для своего отца, который займется созданием новой галереи имени Роуз Уайт Рэмси в Метрополитен-музее.

Слишком много вопросов для одной блузки.

Как же далеко она ушла от своих двадцати, когда прятала соблазнительную фигурку в льняные платья мешковатого фасона. Мужчины преследовали ее не потому, что Анна им нравилась, а потому, что она выглядела как девушка, которую, как им казалось, они заслуживали. Поскольку Анна не ставила себе в заслугу собственный внешний вид – она воспринимала себя как заурядную девушку, – внимание мужчин не вызывало у нее доверия. И она была убеждена, что сильный пол будет разочарован, узнай он ее поближе. Она спала с мужчинами, потому что они хотели ее, потому что секс был удовольствием, на которое можно рассчитывать. В какой-то степени она всю жизнь ждала, чтобы сыграть роль Анны Букман, использовать свою внешность так, как ей хотелось. И тогда Томас Мэлоун падет к ее ногам, ведь он – поверхностный мужчина, который любит красивые вещи.

В конце следующего дня, когда солнце только начало опускаться за горизонт, Констанс вышла на крыльцо. Чувствуя, что она страдает от одиночества, Анна осталась поболтать. Минутой спустя Констанс ошиблась и назвала ее чужим именем.

– Холли? – недоуменно произнесла Анна. – А кто это?

Констанс кашлянула, скрывая смущение, потом коротко бросила:

– Работала здесь одна.

– С Соледад?

– У Томаса. – Констанс сунула ноги глубже под стул. – Она была его помощницей. До вас.

Анна попыталась вспомнить, что говорила ей библиотекарь. Что-то про Чиапас.

– Она нашла другую работу?

– С моим мужем иногда бывает трудно сработаться…

– Она уехала из Мексики?

– Вернулась в Калифорнию.

Констанс раздраженно сморщила нос. Одна из собак – Марокко? Или Гондурас? Анна не могла их различить, впрочем, особо и не пыталась – подбежала к ней и принялась ластиться. Констанс мягко прогнала ее ногой.

Что-то пошло не так, но Анна не могла понять, что именно.

– Вы были близки?

– Теперь уже нет. – На лице Констанс появилась презрительная усмешка. – Она прислала парочку открыток, почти как Рейес. Листовки из серии «думаю о вас». – В голосе женщины послышались жесткие нотки, давшие понять, что она преодолела минутную слабость. Она взяла лейку. – Извините. У меня есть еще пара неоконченных дел, которые надо завершить до вечера.

– Я могу помочь вам.

Констанс заправила выбившуюся прядь волос за ухо.

– Нет, – ответила она. – Не можете.

В четверг Томас предложил отправиться вечером следующего дня в бар, чтобы отметить первую неделю работы. Когда Анна согласилась, он, извинившись, удалился, чтобы сделать важный звонок за границу. День плавно близился к завершению, за соседской стеной ревела бензопила. Констанс уехала за продуктами в супермаркет «Сориана» и забрала машину. Анна помедлила с минуту, а затем, делая вид, что ничего не происходит, направилась к молельне.

Она прошла мимо бассейна, который нуждался в немедленной очистке, и, не видя поблизости ни души, подошла к двери молельни. Висячий замок на ней был старым, к нему нужна была отмычка. Безымянный замок. Она подергала его. Заперто. Она шагнула назад, обошла здание вокруг. С каждой стороны была пара темных окон, которые, казалось, не открывались десятилетиями. С задней стороны окно было одно, большое, круглое. Оно располагалось вверху, и Анна решила, что это как раз над алтарем. За самой молельней земля резко обрывалась и участок был огорожен тонкой проволокой. Внизу, в нищем дворе соседей, который был виден с отвесной скалы, носилась стайка детей. Анна полюбовалась пейзажем и осознала кое-что удивительное. Забор Мэлоунов защищал их территорию с улицы, поворачивал за угол, длился еще десять метров, а затем обрывался. Просто обрывался. В то время как для прохожих эта стена казалась непробиваемой, на самом деле она была лишь ширмой. Если, конечно, идти на риск и прорываться через имение Мендесов и лес. Неужели Мэлоунам не хватило денег? Или насыпь была неустойчива? А может, работников, которые возводили забор, отвлекли на другой объект? Они пообещали вернуться и доделать работу, но так и не сдержали слова? Возможно, со временем об этой бреши просто забыли. Она скрылась за деревьями, которые обеспечивали естественную защиту от всех, кроме тех, кто действительно хотел попасть на территорию Мэлоунов. Как собаки. Как Анна.