Лили Райт - Танцуя с тигром

Если даже поджарый мужчина за стойкой ресепшн и был удивлен столь поздним визитом американки без багажа, он скрыл свое любопытство с помощью хороших манер и изумительного испанского. Он протянул ей гостевую книгу. Она заполнила ее, указав свое имя, адрес, электронную почту, затем остановилась на пункте «Контактное лицо для экстренных случаев», на минуту потеряв равновесие. Если бы такой человек существовал, то она бы не прибежала сюда. Под пытливым взглядом консьержа Анна неуверенно написала: Констанс Мэлоун. Он отдал ей огромный ключ на красной бархатной ленте. Третий этаж. Номер 303.

– Desayuno de cortesía comienza a las siete [310].

Анна спросила, работает ли бар. Консьерж опустил голову, выражая огромное сожаление.

– Не в столь поздний час. Однако работает обслуживание номеров.

– Я хотела бы бутылку мескаля.

Консьерж моргнул.

– Могу ли я предложить вам вина на выбор? У нас хорошая винная карта.

– Полагаюсь на ваш вкус. – Она не была уверена, что произнесла все правильно, и добавила: – Это не важно. – Но «No importа» звучало грубо, поэтому она поспешила исправиться: – Я хотела сказать, что это имеет значение, но я уверена, что любое вино, которое вы принесете, мне понравится.

Подтвердив операцию по банковской карте, она повернулась и пошла к лифту, чувствуя неописуемую усталость.

Крошечный лифт отправился на третий этаж. Мозаика зеркал разделила лицо Анны на тысячи бриллиантов. Ее губы совсем утратили цвет.

На втором этаже лифт остановился. Двери открылись, и Анна увидела мужчину низкого роста, чье лицо было испещрено шрамами от угревой сыпи. Он был одет в черную шелковую пижаму и алый халат. На ногах были желтые носки и черные кожаные шлепанцы. На голове был намотан тюрбан, из-под которого с самодовольством, достойным Хью Хефнера [311], на нее смотрели маленькие похотливые глазки. В руках мужчина держал огромный бокал с мартини, в котором плавали две большие оливки.

Анна показала пальцем вверх:

– Arriba [312].

Мужчина показал вниз своей незажженной сигарой.

– Abajo [313].

Он посмотрел на нее с таким вожделением, словно это она стояла перед ним в пижаме. Он поднял бокал, приглашая. Подмигнул. Двери лифта закрылись. И Анна подумала: «Господи Иисусе, похоже, это никогда не кончится».

Ее номер был одновременно и скромным, и грандиозным. Толстые белые молдинги, картины маслом, на которых были изображены доярки, французские двери, ведущие на балкон. На мраморной крышке комода стояла ваза со жгуче-яркими тигровыми лилиями. Рядом с ней стояло блюдце с конфетами и, что поразительно, – бутылка мескаля. Это был номер для молодоженов, оперных певцов, японских бизнесменов, которые выставляли пару своих туфель-брогов за двери, чтобы их отполировали. Анна бросила на стул вещи, плеснула себе алкоголя. Она хотела оказаться в месте, где не увидит ни мачете тигра, ни лицо Сальвадора, который говорил ей: «С тобой я не чувствую себя в безопасности». Она выпила, выдумывая умные опровержения. Во всех случаях она была права. Она произнесла их на английском, затем перевела на испанский. Она порепетировала перед маской, которая выглядела так же, как и лицо самой Анны: разбито.

На экране телефона появилось новое сообщение от Дэвида: Позвони мне. Не ты 1 страдаешь.

Анна набрала: No quiero verte ni en pintura [314].

Обретя уверенность в себе, она вышла в коридор. Перила, спускаясь по спирали, вели к огромному восточному ковру. Она нагнулась и посмотрела вниз, представляя, как выглядело бы ее падение. Искусство падения. Зрелище. Она надела бы платье из мятно-зеленой тафты, которая раздулась бы и укрыла ее, словно кокон, в этот величественный момент. Мескаль подступил к горлу в тот момент, когда архангелы запели на латыни. Факт: два самых частых сна, которые видят люди, – это когда они убегают от преследования и прыгают с высоты. И она подумала: «Я живу во сне».

Она быстро опьянела, и ей хотелось быть еще более пьяной. Позади нее на дисплее транслировались изображения дорогих товаров, которые можно было приобрести в номере: серебряный чайный набор, фарфоровый херувим, шелковые шарфы. Когда она не смогла открыть мини-сейф ключом от номера, она подсветила себе телефоном и достала швейцарский нож. Она вскрыла замок ящика и, похвалив себя за гениальность, достала оттуда шарф, затем вытащила медный подсвечник с нефритовым ангелом. Она собирала искусство. Она была коллекционером.

Она оставила дверь открытой и поднялась наверх, напевая: «Тигр, Тигр, жгучий страх» [315].

Какому кретину пришло в голову подписываться именем «Тигр»?

На четвертом этаже она нашла молельню. Как странно. Как загадочно. Четыре ряда лавок перед распятием, выполненным в реальном размере. Иисус истекал кровью, его борода была всклокочена, в глазах теплился слабый огонек жизни. Она на секунду задумалась, помолиться ли ей, но вместо этого сделала пару фотографий. Щелк, щелк, щелк. Зеленый диод вспыхнул несколько раз. Помещение вращалось. По-прежнему сжимая в руках подсвечник с ангелом, Анна отбросила на спину конец шарфа и легла на пол, глядя на фей, нет, на фурий, которые танцевали на потолке. Фурий со змеями в волосах. Прелюбодеяние. Инцест. Убийство. Они пришли на землю, чтобы виновные обезумели.

Она будет спать здесь. Подождет ангела, который спасет ее.

Через некоторое время она открыла глаза. Над ней стояла миловидная женщина. Она была одета в черную униформу. Белый воротничок был безупречно выглажен. Рядом появилось еще одно лицо. Консьерж. Рядом с ним стоял швейцар с плохим телосложением. Женщина спросила:

– Вызвать полицию?

Голоса архангелов смешались в божественном хоре, но Анна не могла ни ответить, ни пошевелиться. Она позволила сну увлечь себя в его объятия. Крепкие и теплые.

Ей снилось, что Томас раздевал ее. Ей снилось, что ей это нравилось.

С ревом и стоном автобус карабкался в гору, водитель с трудом переключал передачи старой развалины, которая чудом еще была на ходу. Они держались за руки. Брекеты Чело блестели, как драгоценности. Он не делал этого со времен старшей школы: пригласить куда-то девушку, расплачиваться по счету, держаться за руки. Невинность этого момента затронула в его душе неведомые струны. Жизнь могла быть песней о любви. Безопасным местом, где люди держались друг за друга.

В каждой комнате города, где горел свет, были люди.

По возвращении домой он поцеловал Чело, пожелав ей buenas noches [316]. Быстро, в губы. Отворачиваясь, он почувствовал гордость за самого себя. Впервые в своей жизни он не стремился поскорее зайти слишком далеко.

Он тяжело грохнулся на кровать. В воздухе пахло соломой и шерстью животных, которые находились неподалеку – в яслях. Ночь оживала, наполняясь звуками. Собаки. Фейерверки. Музыка ранчеро. Серхио Вега. Снова. Они ставили этот заезженный хит каждые пять минут. Бедный ублюдок. Король narcocorridos писал убийственно певучие баллады о наркобаронах. Однажды поползли слухи, что Вегу убили. Певец дал интервью, чтобы положить им конец. Через несколько часов после опровержения он был застрелен в своем красном «кадиллаке». Никогда не предугадаешь такое.