Лилия Беляева - Убийца-юморист

Однако именно в эти минуты я не имела ни малейшей возможности эту самую работу развернуть ибо певец, ведомый двумя роскошными дамами, поднялся на сцену, небольшую, похожую на раковину и сияющую розоватым перламутровым светом изнутри. За его спиной, тоже во фраке, в белой манишке, тотчас возник скрипач…

— Репертуар восемнадцатого века, — шепнула мне Веруня. — Что-то испанское…

Высок и статен был певец Анатолий Козырев. Его вьющиеся черные кудри с проблесками седины картинно падали ему на плечи, на белый смокинг. Глаза сияли темными алмазами. Линия высокого лба и прямого носа — безупречна. Он мог и не петь, чтобы безо всякой задержки нравиться всем женщинам, которые видели его.

Но он запел. Теноровые переливы заполнили все окружающее пространство и закачали на своих волнах мое сердце… И тут уж ничего не поделаешь. Если тенор поет о любви, о жажде достичь и обладать, — невольно побежишь ему навстречу хотя бы мысленно. И хорошо, что песня заканчивается… А то мало ли…

Козырев исполнил три романса: на русском, испанском, французском, поклонился и сел за столик в углу. Там, оставшись наедине, закурил, поднял фужер с темным вином, но не отпил, а подержал на весу. В хмурости и отщепенстве он выглядел ещё более интересным и значительным. Казалось, он весь — одно страдание.

И, конечно, его хотелось пожалеть. Так уж устроено под солнцем: почему-то именно красивых хочется жалеть прежде всего. Несуразица, но факт. Словно ты уже тем обязана им, что имеешь возможность лицезреть эти совершенные формы. Словно красота не должна унижаться до страданий.

«Не этим ли, — подумалось мне, — и объясняется готовность Любы исполнит любое желание Анатолия Козырева? Не он ли её гуру? Гипнотизирующий соблазнитель? Не ради ли него она, именно она, припрятала, то есть украла, рукопись деда «Рассыпавшийся человек»? Где Пестряков исповедуется и, видно, задевает своей иронией каких-то весьма известных людей… Иначе зачем бы он обещал родным, что эта книга, когда выйдет в свет, «как жахнет»?

Другой вопрос: зачем этому красавцу-тенору потребовалась рукопись?»

Вероятно, Верунькин «спонсор» Валерий заметил, что я почти не свожу глаз с «Люсьена Дюпрэ», тронул меня за руку и тихонько проинформировал:

— Еще один из тех, кто проигрался в пух-прах. Небось, последний смокинг остался. Психопат. Не может остановиться, когда удача пришла. Пока на жалости богатых бабешек держится… Вряд ли долго протянет. Сопьется.

— Но ведь пока трезв, — отозвалась я.

— Ждет подачки. Потом — в казино. Продуется и — бутылку из горла… Потом ещё одну… Игрок. Оголтелый игрок.

— Ну надо же! — фальшиво изумилась я. — А с виду такой суперменистый!

— Побирушка! — бросил с презрением Верунькин дружок. — Бабский угодник. Да ещё поет… Они за него хоть на крест… А ему только бы сесть за стол, где рулетка. Дуры!

Между тем пышноволосая дама в черном костюме и вдовица Михайлова в черных кружевах на розовом чехле о чем-то своем и, видать, задушевном, беседовали за столиком у самой сцены. черноволосая гладенькая головка Михайловой с тяжелым классическим узлом на затылке наглядно свидетельствовала о скромных притязаниях хозяйки, о её нежелании нервировать окружающих экстравагантностью, и, следовательно, непредсказуемостью.

А в моей голове уже созрела дерзкая мысль. Я должна была подойти к Анатолию Козыреву и спросить: «Зачем вы взяли у Любы рукопись её деда «Рассыпавшийся человек»? Где она теперь?»

Но тут, словно почуяв неладное, вдовица Михайлова и её подруга быстро поднялись из-за стола и — прямиком к красавцу-певцу. Между ними состоялся недолгий, видимо, приятный для всех разговор. Певец кивнул, глянул на дам своими большими, темными глазами и встал. Дамы последовали его примеру. Все трое направились к двери, которая вела в казино.

— Пошли? — предложила я своим спутникам. — Интересно же!

… Большой круглый стол… доллары… фишки… Свет выхватывает только зеленое поле и руки играющих. Мы с Веруней не играем, стоим за спиной её «спонсора». Он поставил на кон всего сто баксов. Напротив сидит супермужчина Анатолий Козырев. Он не знает, как справиться со своими руками. Они у него, чистые, с аккуратно, округло подстриженными ногтями, не знают ни секунды покоя. В его глазах горит то самое, что исстари обозначается как лихорадочный блеск… Он следит за расторопной лопаточкой крупье как-то сразу и хищно, и жалко. Шелест, шуршание, писк сотовых и, наконец, общее, послеродовое, отверженное — «ах!» Вопль струи адреналина, прожегшей организмы до сладкой боли…

Верунькиному дружку везло — ушел из зальца с добавочными ста баксами и их-то истратил тотчас, заказав нам всем в баре по коктейлю с пышным названием «Цветок душистый прерий». Цветок оказался холодноватым, сладковатым питьем, пахнущим корицей, гвоздикой и ещё какими-то травами. Долька лимона, насаженная на край фужера, мужественно держалась до самого конца, пока я свой коктейль не допила. Пришлось извиниться перед ней, когда захотелось кисленького… Так мы и живем: то пить нам надо, то есть, и уж тут кто кого… И ежели ты не способен оборониться…

Мне нужно было тянуть время в этом коктейль-баре, где за спиной молодца-бармена, одетого под Фигаро, высился стеклянный просвеченный насквозь «орган» из бутылок. Я ждала Анатолия Козырева.

И дождалась. Он появился как привидение в белом, — неустойчивая, медленная походка, странные движения рук… Его глаза переполнены страданием и безумием. Он прислонился к стене, схватился за бархатную портьеру, принялся её мять…

Не знаю, откуда взялась у меня дерзкая отвага именно сейчас, сию минуту, задать ему вопрос, так и просившийся с языка…

Конечно, очень кстати было то, что поблизости пока не наблюдалось его дам.

Мне же надо было услышать одно — попадала рукопись Пестрякова-Боткина ему в руки от Любы или же нет. Но это одно многого стоило…

Я быстро подошла к страдающему игроку-неудачнику и уверенным голосом шантажистки заявила:

— Вам Люба отдала рукопись «Рассыпавшийся человек». Куда вы её дели? Сожгли?

Он ещё явно не был готов соображать с той же скоростью, с какой я выстрочила свой текст, он, возможно, считал, что очередной проигрыш в казино — верх несчастья, остальное — пустяки. И он ответил мне с вялым безразличием:

— «Рассыпавшийся человек»?.. Рукопись?.. Я где-то потерял ее… Я уже сказал Любе…

И вдруг весь, всем телом вздрогнул, и черный гнев разбуженного властелина зажегся в его расширившихся глазах:

— Какое вам дело? Кот вы? Откуда?

Но — опоздал, голубчик! Опоздал! «Слово — не воробей…»

— Газета. Интересуемся биографией Пестрякова-Боткина. Если вы с ним лично встречались, — тараторила я с наивным огорчением в голосе, — если можете что-то о нем рассказать…