Лилия Беляева - Игра в дурочку

— Чудные вы, все-таки, отдельные женщины, которые в газетах работают, — сказал Михаил. — Нет чтобы личные дела устраивать, богатых мужей искать…

Мы пришли к нему домой. Он при мне позвонил Удодову и нажал ту кнопку на «Панасонике», которая врубает звук, слышный при желании даже на улице.

— О, Миша! — услыхала я голос Виктора Петровича. — Что вдруг вспомнил обо мне?

— А интересно узнать: не ты ли мелькал с длинноногой брюнеточкой на тусовке в «Рэдиссон-Славянской», где киношники собрались? Недельку назад?

— Брюнеточка понравилась?

— Классная девочка, классная!

— Только таких и держим!

— Рад за тебя, Витя, искренне рад. Воровать не стану. Есть просьбишка.

— Всегда готов! Попутно не исполнишь ли мою небольшую?

— Излагай.

— Надо бы снимки сделать ты бы взялся… порадовал наших ветеранов? Как они обедают, гуляют-отдыхают… Снимков десять. Мы их на стенде повесим. Старые отыграли свое. Сам понимаешь, такой у нас контингент сегодня жив старичок, книжку читает, на гитаре струны перебирает, а завтра… исчез. Мы, конечно, можем заплатить, но, сам понимаешь, не деньгами, деньжатами… Но Бог тебе припомнит это деяние! Доброе отношение к стареньким — благое дело, Миша!

— Вас понял. Не откажу. Завтра утром имею свободное время. Как ты?

— Все дела отменю! К нам же комиссия должна явиться — мы ей и покажем свеженький стенд! Выручаешь ты меня, Миша, как всегда! У тебя какая просьба?

— Приеду, скажу.

— Договорились.

Он положил трубку в гнездо.

— Татьяна, где твой милый?

— Уехамши. А что?

— Как же он не отговорил тебя от этого авантюрного мероприятия?

— Пробовал. Не хватило терпения. Да и аргументов. Отговорить можно женщину домашнюю, обремененную детьми, стиркой-готовкой… А я что? Я перекати-поле… Кстати, вроде тебя.

— Значит, твердо решила в прорубь головой?

— Твердо, Миша. Где наша не пропадала! Любопытный же кроксвордик получается с этим самым показательным Домом! Вот и внедрюсь, и присмотрюсь-прислушаюсь, и поломаю голову, почему да отчего да кто виноват, и шарахну дубиной правды по башке нашего обывателя! Может, даже книгу напишу и получу Нобелевскую премию!

— Только так! — поддержал он меня. — Иначе и браться незачем. Мне из премии на бутылку выделишь?

— Да ты, вроде, не пьешь… Кстати, почему не пьешь?

— Кстати, все свое выпил и завязал. В Афгане еще. Аппарат как удержишь, если руки трясутся? Вот то-то же… Да и бабочки-козявочки пьяниц не уважают, фыркают и улетают.

Он поднял со стола фотографию оранжевой бабочки с черной окаемочкой на крыльях, повертел, то приближая, то отдаляя:

— Жаль, Татьяна, я должен уехать. Жаль.

— Не жалей, так устроено, от меня все уезжают.

— Должен уехать и уеду в этот выходной. Хотя если бы был поблизости… Но — должен. Хода назад нет.

— Куда ж это?

— В Таджикистан. Ну и, конечно, бабочек поснимаю и прочую мелочевку. Ключ от квартиры отдаю тебе. Ты же должна где-то жить в качестве Штирлица?

— Я почти сняла уже комнату…

— Дай отбой.

— Михаил, ты — золото…

— Знаю. Другие — нет, не убеждены. А то бы орденок на ленточке повесили.

Под вечер следующего дня он мне доложил:

— Влез в доверие к Вите Удодову по уши! Отщелкал ему двадцать пять кадров. Завтра отнесу. Про тебя говорил… Представил как девицу трезвую, но небольшого ума. Без замаха девицу.

— Правильно. Пойду обрабатывать свою сводную сестрицу. Это ж она Наташа из Воркуты.

— А если не согласится?

— Убедю. Постараюсь. Костьми лягу.

Вообще-то я не была до конца уверена, что моя провинциалочка легко согласится сыграть свою роль в приключенческом сюжете. Девица она замедленных реакций, патриархальных представлений, что можно, что нельзя, а что нельзя ни в коем случае. Но, с другой стороны, она вряд ли захочет портить со мной отношения.

Я пришла домой, позвонила на дачу, где она с матерью огородничала у богатенькой старушки, которая хотела питаться овощами только со своей земли. Договорились встретиться.

Наташа появилась с улыбкой, веселая, загорелая, её светлая челочка отливала атласом:

— Ой, как там хорошо! У нас домик отдельный! Но нам там только до осени. Мама хочет в Грецию. Там работники нужны. Там долларами платят.

— Ты часто в Москву ездишь?

— А зачем? На даче природа.

— У тебя паспорт с собой?

— С собой, в сумке. А что?

Я начала издалека, перечислила особенности и трудности своей журналистской работы, подчеркнула значимость каждой заметки, где автор выступает против аморального поведения молодежи, бичует безответственность тех молодых людей, которые пьют, употребляют наркотики, хулиганят.

— Это же все ужасно? Ты так думаешь? — спросила Наташу.

— Ясное дело. — поэтому уверена, ты готова помочь мне.

— Чем смогу… А как?

— Мне надо поселиться в студенческом общежитии. Ну будто я приехала поступать или подруга чья-то. Мне надо посмотреть, как там живут, как юноши и девушки проводят свое время. Чтобы написать все по правде. Чтобы помочь было тем, кому нужно.

— А что я делать должна?

— Ничего. Мне от тебя нужен только твой паспорт. Я с ним пойду туда. Со своим не могу. Я должна прическу сменить. Одеться, как ты. Чтоб никто не узнал.

— Ой, как интересно! Я тебе тогда все отдам воркутинское! И сережки, и юбку, и кофту! Раз такое дело-то! И цепочку с крестиком бери! Бери, бери, у меня ещё одна, серебряная есть и такой же крестик!

— Ой и бедовые мы с тобой девки, Наташа! Надо бы отца поблагодарит лишний раз.

— И верно! Бедовых девок в свет пустил! Со мной поедешь или я тебе все привезу?

— С тобой. Но ты и матери ни слова.

— Поняла.

— И ещё одно: в Москве не появляйся до двадцатого июня. Я тебе сама позвоню, когда будет можно.

— Раз надо — не высунусь с дачи.

— Теперь я тебя расспрошу про Воркуту, про школу, где ты училась, про детсадик, про дом, где жила…

— Давай, начинай…

… Глянула в окно, где сияло чистотой и невинностью голубенькое майское небо, почикала ножницами по воздуху и резанула… К моим ногам слетела длинная светлая прядь…

Михаил, как ему и было велено, сидел на кухне, допивал кофе и продолжал считать мою затею по меньшей мере необдуманной. У двери, в прихожей, уже стояла его командировочная тяжеленная сумища, где основное место занимали фотопринадлежности, включая три фотоаппарата и фоторужье.

— Вхожу на подиум! Музыка! Гляди!

— Мать честная! — воскликнул он то ли в восхищении, то ли в досаде. Во что себя превратила! Глухая провинция! Не жалко волос-то?

— Не-а. Немножко.

— Ох, Татьяна, Татьяна… И куда лезешь на свою голову! Не женское это дело!

— Ага! Женщине пристало лишь прозябать на задворках жизни. Без претензий.

— В последний раз спрашиваю: ты хоть понимаешь, куда лезешь? Там уже целых два трупа. Или три.