Лилия Беляева - Игра в дурочку

— Пожалуй, мой генерал. Одна просьба — вести себя ровно, ни к кому, ни к чему не проявлять любопытства. Мыть, пылесосить… Сейчас я остановлюсь вот тут, вы подниметесь к себе. Зажгите свет, я пойму, что все в порядке, и уеду.

Я не стала спрашивать его, почему он знает, где живет Михаил… И о том, что же дальше-то… Он сам сказал, когда протянул руку для прощания:

— Вы — умница. В случае какой-то особой неожиданности — звонок мне. В любой час дня и ночи.

Поднялась к себе, зажгла свет… Стоя под душем, думала: «А все-таки, я прирожденная авантюристка. По уши ведь влезла во всю эту путанную историю! По уши! Вот ведь какая рисковая я девица!» Однако мысль о том, что с Верой Николаевной уже случилась беда, обесценила все мои маленькие радости. Да и большие — тоже. Хотя, конечно, свидание с Николаем Федоровичем сняло, вроде, все проблемы…

Я только много позже открою для себя одну существенную истину: негодяи-хищники сегодняшнего образца тем и отличаются от прежних, что их сообщества не знают слова «нельзя», когда речь идет о «баксах». Это всем нам забил головы великий идеалист Достоевский своим Раскольниковым, который долго-предолго размышлял, убить ли ему старушку или как-то нехорошо это, а потом, убив, страдал и маялся незнамо как…

Грабители-убийцы нынешнего образца пощады не знают. Они спешат. Они словно бы дождались своего золотого часа. Беспомощные старухи им только в радость. Зря, очень преступно зря, как оказалось, я раньше не позвонила Николаю Федоровичу… Ну хотя бы на три часа раньше…

Однако, когда вошла утром в Дом, — едва не с порога мирная тишина раннего утра легла мне под ноги атласной полосой солнечного света. В глаза бросилась большая фотография молодого мужчины в кепке-букле, слегка прикрытая ветвями жасмина… Запах чувствовался издалека… И вот это «наглядное пособие» к теме «Душевное отношение к ветеранам…» — сбило меня с толку. Ведь это был портрет известного кинорежиссера В. Т. Коломийцева, мужа Веры Николаевны…

Я подошла поближе. В белых, крупных цветах ещё блестели капельки росы… Молодой мужчина на портрете, моривший когда-то во имя искусства молодую жену в горячих источниках и в ледяной воде, смотрел прямо мне в глаза огненным взором неутомимого первопроходца и озорника. Я успела подумать: «Такого нельзя было не любить…» И не заметила, когда ко мне подошла красавица «Быстрицкая»… Все дело в том, что кругом мягко, ковровые дорожки перетекают одна в другую. Она была одета в белый костюмчик с юбочкой до колен. Как говорится, простенько, но — со вкусом. Высокая прическа делала её ещё стройнее, чем она была. Мы с ней никогда не разговаривали, не было причин, и вдруг она грустно говорит, положив мне на плечо руку:

— У нас горе. Вера Николаевна погибла.

— К-как… погибла?

— Какой-то приступ… синильный психоз, кажется, называется. Вскочила ночью, разбила стекло… дверь была закрыта… порезалась осколками… Истекла кровью… Утром пришли — лежит на полу, мертвая… «Скорую» вызывать бесполезно.

— Ничего себе… ничего себе, — только и сказала я.

— С ней что-то происходило не то в последнее время. Она сама вчера куда-то сунула свой дневник, а сказала, что ты его взяла.

— Ты сама слышала, как она это сказала?

— Нет, но Аллочка да, слышала… С головой у этой старушки было уже не то… Вот и сквозь стекло захотела пробиться…

Я продолжала тупо, невидящими глазами смотреть на портрет мужа Веры Николаевны, а в душе кляла свою несообразительность, самоуверенность, похожую на идиотизм. Ну почему, почему сразу не позвонила Николаю Федоровичу Токареву, ещё когда жива была Серафима Андреевна Обнорская, ещё когда…

Но что теперь могли сделать эти мои проклятия? Кому помочь из тех, кто умер внезапно и странно?

— Пойду гляну, что там, может, помочь надо, — как можно равнодушнее сказала «Быстрицкой» и пошла на второй этаж…

В квартирке Веры Николаевны стекольщик вставлял выбитые стекла в дверь, ведущую в лоджию. Горестно подперев голову ладонью, сестра-хозяйка тетя Аня стояла неподалеку, задумчивая, прошептала:

— И что творится! Я у ней вчера с утра была, занавески меняла, здоровая, в кресле книжку читала. А ночью какой-то припадок. Вскочила и в лоджию кинулась. На стекло напоролась, вены перерезала. И кровью истекла. Припадок, говорят, есть такой старческий. Ох, не приведи Господи! Не приведи, Господи, в казенных стенах помирать, а не в своей квартире! Прибери. До тебя тут самую страшную кровь… спасибо скажи… поотмывали…

В комнате старой актрисы нехорошо пахло. Здесь, видимо, пытались навести порядок с помощью растворов. С пола успели снять серый палас. Он лежал, свернутый рулоном, в лоджии. Пол был мокрый. Вероятно, здесь лили воду, не жалея. В углу, как что-то вовсе ненужное, валялись намокшие книги и… зеленая тетрадь. Даже издалека было видно, что она разбухла от влаги.

— Ой, как жалко, тетя Анечка…

— Что поделаешь, что поделаешь, в таком месте служим. Старость одна беспросветная. Отсюда только на небо уходят. Всех старичков и старушек жалко! Ничего их не спасает, хоть какая знаменитость… Как простые людишки испаряются… Убирайся давай…

… Не успели мы с николаем Федоровичем, не успели. Я виновата, я… Если бы раньше связалась с ним. Если бы раньше!

Плюхала тряпку в ведро с водой, и туда же капали мои слезы. Подтирая пол, подняла книжку, зеленую тетрадь, сделала вид, что ничуть меня они не интересуют, хлам и ест хлам, снесла, бросила на пол ванной.

Меня удивило вот что: все вещи Веры Николаевны находились на своих обычных местах, ничто не было тронуто, все безделушки, сувениры… И оранжевый халат с черным драконом свисал сиротливо со спинки кресла. Даже золоченая чайная ложечка с витой ручкой лежала на виду, на столе, на блюдечке. Даже листок бумаги оставался прикнопленным к изголовью кровати, где Вера Николаевна записала часы приема травяного настоя…

Меня ударило, я приблизилась к этому листку и прочла: «11 вечера последний прием».

В комнате никого не было. Быстро подошла и открыла дверцу холодильника: банка с травяным коричневым настоем была на месте.

Чего я искала? Чего суетилась? Чувствов ины не давало мне покоя, заставляло работать мозг пусть на холостых, но оборотах, имитировать полезную сообразительность. Мне пришло в голову — «ее отравили её же собственным настоем, подсыпали в него чего-то, чтоб она стала невменяемой». Или есть, читала, ещё такой способ — передать отраву через прикосновение… может, через эту самую ложечку… ведь убили же когда-то банкира и его секретаршу таким способом…

Только ни на минуту я не сомневалась в том, что Вера Николаевна была убита, что убийцы действовали бесстрашно, изобретательно и наверняка. И я обрадовалась появлению медсестрички Аллочки. Я все больше, как мне казалось, понимала, что она не последняя скрипка в этом страшном оркестре… И тем удивительнее было то, что Аллочка, подойдя ко мне, сказала тихо: