Фридрих Незнанский - Тополиный пух

— Я помню, ты говорил, Алекс. Я думаю, Кэт и в этом вопросе тебе охотно поможет. Ты ведь не забыл, что она служила лейтенантом нью-йоркской криминальной полиции?

Турецкому оставалось только развести руками…

До вылета в Вашингтон было еще достаточно времени, билет на самолет лежал в кармане, — об этом тоже позаботился сам Реддвей, когда они только прилетели мюнхенским рейсом и вошли в здание аэропорта.

Турецкому наверняка пришлось бы узнавать и спрашивать, а Питер здесь многих знал, как, похоже, и его тоже. Во всяком случае, он постоянно раскланивался, вежливо приподнимая за тулью свою шикарную и несколько странную по форме, широкополую шляпу — нечто среднее между ковбойским стэтсоном и мексиканским сомбреро.

Таким образом, и билет в Вашингтон был Александру Борисовичу оформлен в два счета.

У Питера во Франкфурте, кстати, нашлись собственные деда, которыми он собирался заняться после отлета Турецкого, а вечером снова вернуться в Мюнхен самолетом. При его-то комплекции таким броскам мог позавидовать и человек помоложе возрастом — ведь Питер «подбирался» уже к своему шестидесятилетию. Видимо, они с Майером, не сговариваясь, решили проводить Алекса, пожелать ему удачного полета, помахать на дорожку рукой и расстаться до следующей, как всегда, непредсказуемой встречи.

Кирилл Валентинович никак не мог успокоиться после состоявшегося неделю назад ночного звонка Меркулова. В каждом слове заместителя генерального прокурора ему теперь чудился подвох или неприятный подтекст. А в общем, получалось как в известном нравоучительном анекдоте про известную птичку, которая замерзала на дороге, но проходящая мимо корова бросила на нее теплую лепешку, птичка ожила, чирикнула и тут же попалась на глаза кошке. Отсюда следовали три чисто житейских вывода. Не всякий тебе враг, кто тебя с дерьмом смешает. Не всякий тебе друг, кто из дерьма вытащит. И третий — пожалуй, самый главный: попал в дерьмо, не чирикай.

Размышляя на эту тему и как бы экстраполируя старый анекдот на себя, Степанцов понимал, что в данном случае все произошло наоборот и буквально все обрушилось против него. Именно враг написал статью, защитники никоим образом пока не проявляют дружеского сочувствия и помощи, а уж про то, чтобы чирикать… тут он сам, конечно, дал слабину. Так опять же, друзья и насоветовали — постарайся не поднимать ненужной волны, проведи расследование оперативно, но тихо, не привлекая внимания общественности. А надо было с самого начала плюнуть на все советы и немедленно, не откладывая, подать на клеветников в суд! И громко объявить об этом повсюду! Если уверен в себе, если не видишь за собой инкриминируемых тебе преступлений — взяток там и прочего, нечего и стесняться. А теперь уже поздно, время ушло, опомнился наконец, скажут, значит, были причины так долго молчать… И вообще, дело похоже на скверный анекдот: судья подает в суд, требуя защитить свою честь и достоинство! И на что он рассчитывает, скажут немедленно? На корпоративную поддержку коллег? Опять нехорошо, некрасиво… Да и факт начатого по его заявлению расследования уже предан гласности, и назад хода нет. А перспективы нового назначения, пожалуй, теперь стали зыбкими и, возможно, даже нереальными…

Сам достаточно опытный юрист, Кирилл Валентинович понимал, что следствие теперь будет вестись ни шатко ни валко — таков уж извечный принцип работы российской прокуратуры. Речь же не о кровавом убийстве либо невероятном по наглости теракте, расследование которого взято на контроль, скажем, самим президентом, а о традиционном в постсоветском обществе оскорблении личности. И при его анонимности подавать в суд можно только на печатное издание. Тратить деньги, нервы, чтобы выиграть в результате дурную славу и полный пшик в трудовой перспективе? Или молчать и делать вид, что собака-то хоть и лает, а караван действительно идет? А кого это убедит в его правоте?

Одно только утешало — бурно отреагировали на газетную публикацию те, кому этого делать вовсе и не было острой нужды. Но их «дружеский», прекрасно рассчитанный на публику гнев, больше похожий на плохо скрываемое злорадство, был явлением временным и преходящим. Это все — постороннее, необязательное. Поговорили и забыли. Но вот те, кто имели право задавать вопросы, пока молчали. Или они тоже забыли, или же терпеливо выжидали, как станут дальше развиваться события. А событий все не было. Никак они не развивались.

Турецкий что-то мямлил по поводу того, что чуть ли не две недели занимался не бог весть какой сложности работой, которая и привела его к тому, что у него наконец-то, видите ли, появились веские основания подозревать в авторстве конкретное лицо. Ну и что дальше? Что еще у него есть, кроме «подозрения»? Наверняка обыкновенная отговорка, когда сам не знаешь, что сказать, а отвечать надо.

Но он, следователь, был хотя бы до сих пор достижим. А сейчас вообще пропал из виду. В Генеральной прокуратуре, куда звонил Степанцов, ему вежливо и однозначно ответили, что тот в командировке. Даже когда он назвал себя, секретарша, которая, конечно же, должна быть в курсе дела, уклончиво ответила, что выехал по делу, связанному с одним клеветническим выступлением в средствах массовой информации. Вроде бы и все сказала — и ничего на самом деле. А звонить Меркулову было просто неудобно, тем более что Константин Дмитриевич в ответ на откровенный намек Степанцова прекратить расследование отреагировал довольно странно. Мол, ты сам вызвал джинна из бутылки, сам и загоняй его обратно, так, что ли? Вот и приходится молчать и… ждать. Ждать и молчать, будь оно неладно!

И Кулагин, который обещал своими силами навести порядок, молчал.

В таком тревожном настроении, когда все-таки возникали время от времени некие неприятные предчувствия, Кирилл Валентинович, не ожидая для себя неприятных сюрпризов, отправился к председателю. Вопрос касался очередного арбитражного разбирательства между двумя известными корпорациями, чьи интересы схлестнулись вокруг крупнейшего месторождения меди в Восточной Сибири. Слушания в Федеральном арбитражном суде Восточно-Сибирского округа в Иркутске ни к чему не привели, стороны остались неудовлетворенны предыдущими решениями, и дело было передано в Высший арбитражный суд Российской Федерации.

Степанцов захватил с собой папку с основными материалами на случай вопросов и, войдя в кабинет Васильцова, продемонстрировал всем своим видом готовность ответить на любой из них.

Алексей Иванович, видимо, был чем-то расстроен. Или озабочен. По его пухлому, лишенному видимых эмоций лицу никогда нельзя было узнать, о чем он в настоящий момент думает. А вот недовольство — это подмечалось сразу.