Фредерик Дард - Подонки

Когда примчался в одних тапочках Дерьмо, ему осталось только нанести последние удары по уже неподвижным телам.

— В карцер ублюдков! — распорядился он. — Каждого в отдельный и посадить на диету! Позаботимся об их драгоценном здоровье!

Без лишних церемоний оба сотоварища были переправлены в подвал.

Когда их выносили, заключенные, которым они не дали спать, обсмеяли их.

Прежде чем выйти из камеры, Дерьмо врезал дубинкой немому.

Тот забился на свои нары и заплакал от незаслуженной обиды.

Дерьмо не преувеличивал, утверждая, что в карцерах полно крыс. Появление пленников в закрытых камерах подземелья было для них настоящим даром небес, так как одновременно появились и куски хлеба, которые заключенным приходилось отвоевывать у грызунов.

Восемь дней протекли в этих полумогилах. Восемь дней, длинных и черных, как самая черная из всех ночей. Когда они были извлечены оттуда, их отвели к директору заведения, человеку большому и резкому, который прочел им расхожую лекцию на тему морали и заключил:

— Конечно, я мог бы вас расселить, но это слишком простое решение. Я настаиваю, чтобы вы заключили джентльменское соглашение… Если можно так выразиться, — добавил он, взглянув на них тяжело и презрительно.

«Идите, но в следующий раз я вами займусь всерьез».

Франк и Ал старались не смотреть друг на друга. Они вышли из директорского кабинета, упрямо смотря только перед собой.

Дерьмо, главный по этажу, уже поджидал их, держа розу в своих лошадиных зубах.

— А вот и мои маленькие друзья! — воскликнул он. — Я же предупреждал вас, что буду держать под контролем все ваши действия… Теперь придется вести себя смирно… Я люблю людей, которые ведут себя смирно…

Он вошел вслед за ними в камеру и сел рядом с до смерти перепугавшимся немым.

— Видите ли, — продолжил он, постанывая от удовольствия, — если вы и дальше будете продолжать в том же духе, то дело может кончиться смертью одного из вас… Тот, кто останется, автоматически получит право на гильотину… Вы в курсе, что это такое? Замечательная вещь… Того типа, который ее изобрел, звали Гильетен… К тому же он был врачом! Как видите, я знаю историю Франции…

Он гнусно рассмеялся.

— Благодетель человечества. Машинка для укорачивания чересчур прытких… Она нас уже три раза навещала с тех пор, как я здесь… Конечно, приходится ради этого рано вставать, но уж зато какое зрелище… Скоро она снова приедет… Через пару недель… У нас уже и клиент есть на машинку для стрижки. Какой-то гражданин, который шлепнул двух мусоров, представляете, какой неосторожный! У него, наверное, крыша поехала, у этого типа! Он воображает, что Президент его помилует. Еще чего! Жизнь легавого священна!

Он говорил, упиваясь своей властью, жестокостью описываемых им сцен.

Наконец он встал и маленькими шажками направился к двери.

— Мне нужна тишина! — заявил он. — Понятно?

Дверь захлопнулась. В замке заскрипел ключ.

— Привет, — сказал Ал. — Хорошие были каникулы?

— Ничего, спасибо…

Франк внимательно разглядывал своего сокамерника.

— Какая у тебя цветущая физиономия, ты прямо как на курорте побывал…

— Да ну!

— Уж во всяком случае, пребывание в этой дыре не могло подействовать на тебя так благотворно. Я так полагаю, инцидент подстроен специально, чтобы ты мог немного отдохнуть. Небось здорово надоело торчать здесь, а?

Ал встал перед Франком.

— Опять за свое?

В голосе его звучала грусть, удивившая Франка.

— Посмотри на свет, — попросил Ал.

— Что ты там еще придумал?

Он машинально повернул голову в направлении форточки.

— У тебя нормальные глаза.

— Что значит «нормальные»?

— Они нормальные…

— Какими ты хочешь, чтобы они были? Косыми?

— Нет, но они должны бояться света. За восемь дней, проведенных в темном месте, глаза должны привыкнуть к темноте. Вот, взгляни на мои.

Он выставил свое лицо на свет. Под действием света глаза мигали и слезились.

— Ну и ухваточки у тебя, — вздохнул Франк, вновь ложась. — Да был я там… С этими погаными крысами… — он показал свой правый тапочек, у которого не хватало куска подошвы.

— Они готовы были сожрать меня! Чуть жизни нс лишился в этом чертовом карцере!

Ал взглянул на тапочек и покачал головой.

— Да, вижу… Мы здесь как в прошлый век попали… Карцеры с крысами! Кому рассказать, не поверят! В двадцатом веке!

— Да ладно тебе, со своими веками, — бросил Франк.

— А надзиратели… Накидали нам ни за что ни про что… Как тебе это нравится?

— Знаешь, все время будут люди, бьющие других людей, так было и так будет… В конце концов, надзиратели, издевающиеся над заключенными, ненамного хуже заключенных, пытающихся перегрызть друг другу глотку!

— Что?

— Ты так не считаешь? — настаивал Франк.

— Да, я тоже так думаю. И иногда мне кажется… Мои подозрения на твой счет… Может, и зря все это?

Франк уставился на таракана, медленно перемещавшегося по стене. Насекомое пересекло открытое пространство и внезапно спряталось в тюфяке у немого.

— Я себе задаю тот же вопрос, — признался Франк. — Мы с самого начала вбили себе в голову… Теперь это стало как болезнь, которая разрастается и пожирает нас!

Он встал на колени перед нарами Ала.

— Скажи, Ал, ты не мусор?

— Да нет, ведь это ты мусор!

Франк чуть не расплакался:

— Опять! Ты же только что сказал…

— Да, точно… Извини!

— Даже если бы я был им, — пробормотал Франк, — Ал, давай выясним до конца, даже если бы я был им… Или ты бы им оказался… Может, мы бы смогли договориться? Мы же вместе переносим эти лишения и оскорбления!

— Пожалуй, ты прав, — признал Ал. — Давай поиграем немного: пожмем руки!

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, снова заколебались, борясь с последней вспышкой ненависти и со страхом оказаться в смешном положении. Наконец руки их встретились, рукопожатие состоялось.

— Давай, если ты легавый, Ал, — прошептал Франк.

— Даже если ты им окажешься, Франк, — вздохнул Ал.

Первым, кто заметил перемены в их поведении, оказался Дерьмо. Он был неотесанным типом, но хитрость заменяла ему недостаток ума. За пятнадцать лет работы в исправительных учреждениях он освоил азы психологии, достаточные, чтобы следить за изменением морального состояния своих многочисленных «клиентов».

— Вы только посмотрите на них! — воскликнул он на другой день после объявления мира между Алом и Франком. — Они подружились, как две свиньи! Значит, моя методика не так уж и плоха. Внутренний распорядок все равно, что музыка: ему обучают с помощью палочки!

Самым неприятным в этом человеке был его липкий смех, которым он сопровождал все свои нравоучения. Этот смех причинял прямо-таки физическую боль. Он проникал в вас как мокрица, пачкая все внутри.