Владимир Югов - Вкус яда

— Пойдем к тебе. Я тебе кое-что передам. И на словах, и так…

Он помог ей в коридоре снять пальто. Она была прекрасно одета. И он любовался ею. Он боялся притронуться к ней, потому что она могла бы сказать, что он опять беспробудно пил несколько дней.

— Морель, — сказала она, — у меня действительно умер ребенок.

— Как? — воскликнул он.

— Обыкновенно, Морель. Сперва моя дочь, которой исполнилось в тот день восемь лет, захворала. Она простудилась. Кто-то из нас — или я, или муж — открыл машинально окно, так как в комнате было душно. Мы подвезли ее кроватку и поставили на середину комнаты. Мы были счастливы, что она смеется. Мы были от этого, понимаешь, счастливы. И мы не заметили, как этот холодный декабрьский ветер обнимал ее бледные щечки. И как она старательно боялась сказать нам, что она может простудиться. В семь лет, Морель, мы ее однажды простудили, и она это помнила. Но какая девочка! Она не сказала нам и слова упрека. Она чувствовала, что мы счастливы. И она умела уже в свои годы радоваться за нас…

— Это так больно! — Морель впервые почувствовал боль за другого человека, за нее, эту женщину.

— Да, Морель. Это больно. Невыносимо больно…

— Что же я не приглашаю тебя в комнату? — заторопился он.

— Не надо, Морель, сегодня. Не надо приглашать. Я все равно не пойду к тебе. Я со своими. Я еще с ними… И с моей девочкой…

— Я понимаю, — пробормотал он, опять впервые почувствовав, что он действительно понимает ее.

— Я что тебе хотела сказать, Морель… Я не та женщина, которую ты обожаешь. Я чужая тебе. Я тебя всегда лишь продавала другим. У меня эта лишь правда — моя девочка.

— Я давно это чувствую.

— Нет, нет! Я действительно тогда… Я чуточку распущена… да, это муж знает… Я тогда думала, что вы… Одним словом, он молодой, а ты, толстенький и чудной… Но тогда ты сделался человеком вдруг. И я увидела, как это приятно быть с человеком. Я тогда имела задание — заставить тебя выговориться. Все сказать о своем хозяине. Но ты тогда был молодцом… Ты очень сдержанно вел себя. И мне все понравилось. Все вокруг меня иногда играют. А ты жил. И это мне очень понравилось. И я тебя представила в хороших красках, и ты за это получил эти самые зеленые кредитки… Я тоже за тебя получила тогда, и мне было приятно, что я получила их честно, и могла потратить на больного ребенка. Я тогда поблагодарила и себя, и Бога, что не наврала тебе о ребенке. Он же у меня был и тогда, и тогда он лежал в своей кроватке. И тогда я хотела к нему идти, но мне надо было все разузнать от тебя…

— Я это не почувствовал тогда, в первый раз.

— Мне стало жалко тебя. Ты у такого чудовища был в пасти… да и теперь ты в этой пасти… Если народы для него ничего не значат, что значит один, ты?

— Это все сложно. И я в последний раз почувствовал, что на грани гибели. Они меня в прошлый четверг привели в комнату, и они бы меня растерзали. Я чувствовал человеческие отбросы то ли у них, под полом, то ли за стеной. Я не показал, что мне жутко. И только одно меня спасло — это ты. Я подумал о тебе, я захотел с тобой еще раз встретиться. Я подумал: все это когда-то закончится. Все это пройдет. И если ты не любишь мужа, если ты одинока, как и я, мы могли бы надежно коротать конец. Только тебе ведь можно рассказать, как пахнут стены и как пахнут под полом чужие трупы…

— Я за это принесла тебе плату. Ты сделал своего хозяина идиотом. Вот возьми. Это золото. А деньги… Они тебе положили в банк, на твой счет…

Он растерянно смотрел на аккуратный пакет — зашнурованный и приготовленный к сбережению. Зачем ему этот теперь пакет? Он же должен вернуться туда! И кто-то найдет его, этот пакет. Они всегда переворачивают все, они всегда что-то у него ищут. Но он же не такой дурак…

— Я пойду, пожалуй, — сказала тихо она.

— Нет, я тебя так не отпущу. Давай помянем твою… Твое горе…

Он взял ее за руку и повел в комнату.

— Хорошо. Давай.

Он быстро настроил угощение, налил в фужеры арака.

— Нет, не надо. Налей лучше вина.

— Хорошо. Но сам я выпью эту муть.

Он налил себе полный фужер водки.

— Погоди говорить… Я хочу тебя спросить о ней.

— О ком? — Он удивленно поглядел на нее.

— О его жене… Или там невесте…

— Это мой личный враг. Она чувствует меня.

— Тебя настоящие женщины должны чувствовать. Потому ты не опускайся. Не пей безрассудно. Ты, в принципе, человек. Если ты в таком логове… Нет, ты человек…

— Она в последний раз науськала их на меня. Они и привели меня в ту комнату, где пахнет мертвечиной. Она почувствовала, что я его постепенно уничтожаю. И ей стало его жалко. Хотя, по-моему, она только играет…

— Почему они его так любят?

— Ты кого имеешь в виду?

— Ту, которую ты сопровождал в том году, когда мы впервые встретились с тобой… Ты, по-моему тогда заговаривался. Ты рассказывал, как полез к ней ночью. Она, ты говорил, лежала мертвенно бледная, а ты, напившись, хотел изнасиловать ее.

— Я точно не знаю, было ли это или не было. Но во всяком случае, мне всегда кажется, что что-то было такое… Я выключился. Не помню и помню…

— Где она теперь?

— В могиле… И любит его по-прежнему… Как безумная Ева. — Он встрепенулся. — Если мужчина сам умеет любить… Его и любят!

— Это верно ты сказал. Значит, он умеет любить?

— Как ни странно, да. Он же поднимал ее из мертвых. И никто ему не сочувствовал… Он же был просто человек. Он был настоящим тогда…

— Откуда же у него столько зверства к остальным?

— А может, это мои таблетки…

— Не обольщайся… Ну давай помянем мою дочь.

— Правда. А то мы заговорились… Выпили?

— Выпили молча. Так делается всегда…

— Молча, молча…

— А теперь я пойду! Может, тебе это, — кивнула на сверток, — будет мешать? Давай пристрою? Хотя… Хотя те, кто мне это передали, рекомендовали тебе держать это все-таки при себе… Ваша песенка спета, Морель.

— Я знал это с самого начала.

— И, конечно, говорил ему?

— Естественно. И боялся потом, дрожал всякий раз… Эти таблетки… Они бы в нем прикончили меня…

— Ну прощай. Не таю обиду. И ты не таи. Ты найдешь все-таки женщину. А я боюсь потерять мужчину… Он теперь самый несчастный в мире. Нам трудно будет с ним работать. Он тряпка… Да и ты не лучше, Морель.

— Я это знаю. Особенно, когда предаю… Эти сопливые доктора… Я их предал, выкручивая себя…

— Это наш закон, — сверкнула она взглядом. — Прощай, Морель… Твоя фирма работает исправно, это ты знай…

Ночью его разбудил стук в дверь. Он встал и медленно пошел к двери. «Она вернулась ко мне, — лихорадочно просыпался он на ходу, — и это мое счастье… Я ее люблю все больше и больше… Откуда это у меня? Почему я так ее люблю?»

— Кто там?

— Открой, Морель.

— Кто ты? И как ты попал ко мне? У меня там все закрыто.