Агата Кристи - Неоконченный портрет

Уже много времени спустя она поймет, что «Дермот — товарищ по играм любим был ею куда больше Дермота-любовника…»

Романтизм и сентиментальность Селии вызывают у рассказчика, умудренного опытом, откровенную иронию. Можно предположить, что именно так, сурово, оценивала пережившая развод Агата Кристи девичьи представления Агаты Миллер, влюбившейся в бравого вояку Арчибальда Кристи.

Право же, писательница излишне требовательна и к своей героине, и к себе самой. Откуда было Агате-Селии знать, что и с ней может приключиться нечто подобное тому, о чем писали в грустных реалистических романах? Ведь до сих пор все было прекрасно, а она искренне и истово верила в любовь.

Что ж тут удивляться. Кто из нас в юности не верил в свою счастливую звезду?

Но быт, повседневность, словно голодное чудовище, слишком быстро пожирает неожиданность и восторг первой любви.

В «Неоконченном портрете» немало мудрых мыслей: «Не в том ли состоит трагедия замужества, что женщине хочется быть другом, а мужчине от этого скучно?»

Все попытки Селии стать Дермоту другом тщетны. Они оказываются совершенно чужими друг другу людьми. Но все равно уход Дермота к другой женщине становится одной из главных причин ее психологического краха. Ей, по воспитанию типичной викторианской барышне, труднее всего дается «наука расставания». После развода она окончательно теряет доверие к мужчинам, страшится их.

Правда, в финальных замечаниях рассказчика звучат оптимистические нотки: «И я твердо убежден, что Селия вернулась к людям, чтобы начать жизнь заново…»

Да Бог с ней, с Селией…

Жизнь же самой Агаты Кристи после пережитой семейной драмы исполнена счастья, покоя, успеха и благополучия. Она встречает Макса Мэллоуна, востоковеда и археолога, который вскоре становится ее мужем. Надо сказать, когда он ей сделал предложение, она колебалась — все-таки он был на пятнадцать лет моложе. Но союз их был прочен и безмятежен. По свидетельству очевидцев, спорили они только о том, по какой дороге ехать на машине и сколько это займет времени.

Не лишне будет сказать, что Кристи наделяет свою Селию и творческим даром «писать о мире воображаемом, а не реальном». Если считать, что и свое дарование она оценивала так, то, пожалуй, была к себе слишком строга.

«Неоконченный портрет» — роман о живых людях, симпатичных, забавных и пугающих. Их нет давно на земле, ушло их время… Но их стиль жизни и переживания интересны нам не только потому, что это часть беллетризованной автобиографии такой знаменитости, как Агата Кристи, но и потому, что их опыт, как и любой опыт человечества, для нас ценен и полезен.

Г. Анджапаридзе

Дорогая Мэри, посылаю вам рукопись, так как не знаю, что с ней делать. Вообще-то говоря, я, наверное, хочу, чтобы она увидела свет. А кто не хочет? Допускаю, что люди гениальные хранят свои шедевры в мастерской, никогда их не выставляя. Я не такой, а потом я ведь и не гений — просто мистер Ларраби, молодой, подающий надежды портретист.

Уж вам-то, дорогая моя, лучше всех известно, каково быть оторванным от любимого занятия, с которым неплохо справлялся, потому что оно было любимым. Потому-то мы и подружились. И вы знаете толк в литературных делах, а я не знаю.

Если прочитаете эту рукопись, то поймете, что я воспользовался советом Барджа. Припоминаете? Он говорил: «Подыщите для себя новые средства самовыражения». Перед вами портрет и, должно быть, чертовски скверный, потому как мое средство самовыражения мне еще плохо ведомо. Если вы скажете, что он никуда не годится, поверю вам на слово, но если вы сочтете, что он, хотя бы в самой малой степени, обладает той выразительной формой, которая, как мы оба думаем, и есть основа искусства, ну, тогда не пойму, но вы можете их поменять. Кто возразит? Только не Майкл. Что до Дермота, то он себя никогда бы не узнал! Не так он устроен. Как бы то ни было, сама Селия говорила, что история ее — история самая заурядная. Такое могло случиться с кем угодно. В сущности часто и случается. Вовсе не ее история интересовала меня. С самого начала меня интересовала сама Селия. Да, сама Селия…

Видите ли, мне хотелось бы навсегда припечатать ее маслом к холсту, но так как об этом не может быть и речи, я попробовал добраться до нее иначе. Но это область мне незнакомая: все эти слова и предложения, запятые и точки — не мое ремесло. Вы, наверное, скажете, смею думать, que c’a se voit [1] что это и видно (фр.). .

Я, понимаете, смотрел на нее с двух позиций. Во-первых, взглядом своим собственным. А во-вторых, в силу необычайных обстоятельств, случившихся в течение двадцати четырех часов, мне удалось иногда проникать сквозь ее оболочку и видеть ее как бы изнутри. И одно с другим не во всем совпало. Именно это и терзает меня и завораживает! Хотелось бы быть Богом и знать истину.

Но писатель может быть Богом по отношению к своим созданиям. Они в его власти, и он может делать с ними все, что пожелает, — так ему, во всяком случае, кажется. Но творения, бывает, преподносят сюрпризы. Интересно, неужели и Бог настоящий сталкивается с подобным. Да, интересно…

Итак, дорогая моя, не буду больше отвлекаться. Сделайте для меня то, что сможете.

Всегда ваш

Дж. Л.

Бывает у вас такое ощущение, когда вроде бы и знаешь что-то очень хорошо и в то же время никак не можешь припомнить?

Ощущение это у меня было все то время, что я шел вниз по извилистой дороге к городу. Оно возникло, когда я уже начал спускаться с площадки, что в парке виллы нависает над морем. И с каждым шагом становилось сильнее и неотступнее. А когда я дошел до того места, где пальмовая аллея сбегает к морю, пришлось остановиться. Я понял: или сейчас, или никогда. То неясное, что таилось в подсознании, где-то в самых глубинах моего мозга, мне надлежало вытащить на свет, исследовать, изучить и закрепить, зная, что оно уже никуда не уйдет. Я должен это схватить — иначе будет поздно.

И я поступил так, как всегда поступают, когда пытаются что-то вспомнить. Я мысленно начал восстанавливать в памяти все, что было.

Путь из города — пыль и солнце, бившее мне в спину. Там — ничего.

В парке виллы — прохлада и свежесть, высоченные кипарисы, черные на фоне неба. Тропинка, протоптанная в траве и ведущая к площадке, где стоит скамейка, смотрящая прямо на море. Удивление и легкая досада, возникшие при виде женщины, которая уже заняла скамейку.

На какое-то мгновение я почувствовал себя неплохо. Она повернулась и посмотрела на меня. Англичанка. Я почувствовал, что должен что-то сказать — какую-нибудь фразу, чтобы потом можно было уйти.