Марк Фурман - Девушка, больница, ночь

…Не столь часто, но встречаются мгновения, когда человек не в силах объяснить, почему он поступил именно так, а не иначе. Совсем недавно, с удобством покоясь на диване ординаторской, Виталий с душевным трепетом разглядывал альбом великолепных репродукций с картин и рисунков Ильи Глазунова. Особенно его потрясли иллюстрации к Достоевскому. Теплые волны восторга и священного трепета переполняли его. Он был счастлив тем, что нужен и полезен людям, благодарил судьбу за дар, который получил от нее, — за свою профессию, может быть, самую необходимую и полезную на земле.

Он перевернул страницу и стал рассматривать иллюстрацию к повести «Белые ночи» — портрет Настеньки в размытом голубоватом платье на фоне застывшей невской воды и строгой красоты Петербурга. Какой робкий, одновременно требовательный и пронзительный, западающий в душу взгляд! Где же он видел такие глаза? Он смежил веки и вдруг вспомнил. Его словно током ударило. Девушка в приемном покое, которую так некстати привез в их больницу этот нескладный пожилой врач со странной фамилией Чурьянов… Какие-то ссадины, царапины, мелкие раны. Разве это работа для хирурга? На нем в эту ночь было целое отделение. Случись что-нибудь серьезное, значительное, он постарается, докажет… Мысли его прервал голос медсестры, сообщившей о поступлении крайне тяжелого больного. Через пятнадцать минут Виталий уже звонил Бережному.

Пошел третий час от начала операции. Давление Васнецова стабилизировалось, и его состояние уже не внушало опасений. Осталось зашить поврежденный кишечник, проверить его проходимость Внезапно Сергей Леонтьевич ощутил режущую боль в груди. Закружилась голова, лоб покрылся капельками пота.

Старшая операционная, подобно вахтенному матросу на мачте корабля, зорко следила за всем происходящим вокруг. Она первой заметила недомогание Бережного. Передав инструменты второй медсестре, протерла виски и лоб хирурга влажной салфеткой, поднесла к носу ватку, смоченную нашатырным спиртом.

Сергей Леонтьевич несколько раз глубоко вздохнул. Едкий, пронзительно острый запах освежил голову; казалось, нашатырь проник даже в мозговые извилины. Усилием воли Бережной взял себя в руки.

— Все в порядке, спасибо, Людмилочка. — Он чихнул, словно подтверждая сказанное. — Наверное, у нас очень душно, вот и чих пошел. Включите вентиляцию, откройте форточку. Лишний кислород никому не вреден.

К восьми утра все было закончено. Бережной сорвал с лица пропотевшую маску и отправил ее в таз, доверху наполненный грудой использованных салфеток и тампонов. Мимо него на каталке провезли в реанимационную палату Васнецова. Они сделали все, что было в их силах. Теперь предстоял не менее напряженный труд — борьба за выживание.

Часам к десяти того же дня, так и не заснув, Иван Иванович наконец уяснил, что надлежит сделать. Полистав телефонный справочник, он отыскал нужный номер.

— Хирургическое слушает.

— Мне бы заведующего отделением, девушка.

— А кто спрашивает?

— Доктор Чурьянов, со «скорой».

— Сергей Леонтьевич занимается тяжелым послеоперационным больным. Перезвоните позднее.

Иван Иванович положил трубку. Он заметался по тесной прихожей, натыкаясь на обувь, кипы старых газет, санки у двери, напоминая чем-то томящегося в неволе зверя. «Я, кажется, подобен тому тигру, которого мы с Оксаной на прошлой неделе видели в зоопарке», — нервно подумал Чурьянов. Крупная пятнистая кошка с лоснящейся шерстью пересекала клетку из угла в угол по диагонали — пять выверенных шагов вперед и столько же обратно, ни на миг не останавливаясь, в казалось, вечном движении.

Он чувствовал, что должен что-то предпринять, немедленно, сию минуту. Но как человек деликатный, щепетильный в отношениях с другими, долго прикидывал, что к чему и как. Наконец набрал номер «скорой» и попросил к телефону доктора Южакова.

Более всего Иван Иванович опасался, что Южаков уехал на вызов, но тот оказался на месте. С Южаковым они иногда совместно дежурили, к тому же жили по соседству — через три дома и на одной улице. Иван Иванович близких друзей как-то не завел, но считал Южакова своим приятелем.

— Южаков у телефона, — раздался в трубке знакомый басок.

— Понимаешь, Петр Эрнестович, — начал Чурьянов, — произошел у меня сегодня на дежурстве случай. Хочу с тобой посоветоваться, разобраться…

— Да об этой девушке, Иван, уже вся «скорая» говорит, — перебил его Южаков. — Спорят, обсуждают. Шуму у нас больше, чем на базаре в летний выходной. Благо сейчас затишье, нет вызовов. Так в чем ты хочешь посоветоваться?

— Надо бы об этом хирурге из четвертой городской, Левашове, кому-то сообщить. Все-таки он не прав, отказав в помощи пострадавшей, которую я ночью доставил в их больницу. Да и случай не из рядовых. Вот только не знаю, в какой форме доложить. Посоветуй, написать официально или позвонить его начальству?

— Ах, бедняжка, ты еще не выполнил свой гражданский долг, — сострил Южаков, шумно задышав в трубку. — Ну, знаешь, Иван Иванович, народ тебе этого не простит. Звони прямо их главному, и чем быстрее, тем лучше. Не откладывай, прошу тебя как друга.

Ободренный столь деятельной поддержкой, Чурьянов довольно храбро набрал номер заместителя главврача по лечебной части. Самому главному он решил все-таки не звонить: обычно у него бывает столько хлопот, что собственно медициной ведает его заместитель — начмед. Возможно, Южаков связался бы обязательно с главврачом, но с него хватит и заместителя.

Звонок оказался не напрасным: слухами земля полнится. К его удивлению, тут, оказывается, тоже кое-что уже знали.

— Простите, ваше имя-отчество, доктор? — спросил начмед.

— Иван Иванович.

— Так вот, Иван Иванович. С утра зашел ко мне наш дежурный хирург Левашов, и в устной форме доложил о ночном конфликте. Жалуется на нарушение вами врачебной этики, грубость, недопустимость некоторых выражений. Просит разобраться.

— Выходит, я кругом виноват, не он. Ловко, ловко, однако… Тогда мне остается письменно изложить суть конфликта, как вы его назвали. А бумагу отнесу в горздрав или облздрав. Пусть высокое начальство разберется, кто и в чем виноват.

— Ну, что вы так кипятитесь, Иван Иванович, — дипломатично произнес начмед. — С кем не бывает. Спешка, ночная работа, нервы. Я же не звоню вашему главному. Заходите лучше прямо ко мне, вместе разберемся. Так что, жду вас. — В трубке послышались короткие гудки.

«О нашей Елизавете Ниловне он не напрасно упомянул, — прикинул Чурьянов. — Знает Лизочкин нрав. Она ведь иной раз, даже не вникая, считает, что только мы, ее подчиненные кругом виноваты. Раз жалоба, конфликтная ситуация, прежде нас отругает, затем, поостыв, начинает разбираться. Посему лучше все изложить письменно, так будет надежнее».