Эллери Куин - Чудо десяти дней. Две возможности.

Имелись и другие сложности, — продолжал Эллери, обращаясь к грязному потолку заведения Гаса Олсена. — Были ли все смерти естественными и случайными или же они последовали в результате преступлений? Являлись ли одни из них естественными, а другие криминальными? Если так, то какие? Ответить на это не представлялось возможным. Улики отсутствовали полностью. Если это преступления, то они были безупречными. И тогда мне повезло впервые за два месяца.

— Каким образом? — осведомилась Мальвина Прентис. Карандаш О'Бэннона выжидающе застыл.

— В ночь с субботы на воскресенье в номере конхейвенского отеля Дэвид Уолдо открыл мне факт, о котором я не знал. Близнецы Уолдо, являвшиеся свидетелями завещания Себастьяна Додда, действовали в этом качестве не однажды, а дважды — за три и за два дня до смерти Додда.

Двойное засвидетельствование завещания одного и того же человека в течение двадцати четырех часов могло означать только одно: за эти двадцать четыре часа завещатель изменил свои намерения, и его адвокат составил новое завещание.

Каковы же были условия этого нового, или второго, завещания? Они нам известны, кроме нескольких мелочей. Додд оставил все деньги для финансирования новой больницы. Тогда какими были условия предыдущего, первого завещания?

— Ну и какими? — быстро спросил Фрэнсис.

— На этот счет сведений у меня было не больше, чем у вас, — улыбнулся Эллери. — Но я чувствовал, что в первом, отвергнутом завещании скрыто нечто крайне важное.

Было бесполезно допытываться у Уолдо — он всего лишь засвидетельствовал подпись Додда. Только три человека знали содержание первого завещания: Отис Холдерфилд, который его составил, Флосси Бушмилл, секретарша Холдерфилда, которая, безусловно, его отпечатала, и сам доктор Додд. Холдерфилд и Додд были мертвы, а Флосси сбежала бог знает куда с каким-то коммивояжером. Поэтому мне пришлось ломать голову самому.

Эллери уставился в пивную кружку.

— Какими бы ни были условия первого завещания, я мог не сомневаться, что они отличались от условий второго. Но это заново открывало вопрос о мотиве. Cui bono [108] Кому выгодно (лат.). в будущем времени. Не кто выиграл, а кто выиграет.

Он умолк.

— Я не совсем понимаю… — начала Мальвина Прентис.

— Додд изменил свое завещание. Мы знаем, что от этого выиграла больница. Но кто проиграл? Кто мог быть главным наследником Додда, прежде чем он за одну ночь изменил свои намерения?

Только один человек. У Додда не было семьи. Единственным близким ему человеком был молодой парень, чью карьеру он финансировал, которого он послал изучать медицину, который впоследствии обосновался у него дома в качестве компаньона, протеже и коллеги. И тогда я вспомнил слова Кена Уиншипа в тот день, когда Отис Холдерфилд приходил в дом для чтения завещания. После ухода Холдерфилда Кен неосторожно сказал Риме, что не может предложить ей так много, как «надеялся». В то время это не означало ничего, но в ретроспективе замечание приобрело зловещий оттенок.

Для меня стало очевидным, что в первом завещании Додда основным наследником являлся Кеннет Уиншип. Столь же очевидным было и то, что, учитывая близость с Доддом, Кен имел право рассчитывать на получение наследства.

Почему же Додд в последний момент изменил решение? Этого я не знаю. Возможны несколько ответов. Во-первых, к концу жизни Додд был не вполне психически уравновешен. Во-вторых, нужды больницы у него в голове могли достигнуть таких размеров, что перевесили личные соображения. И в-третьих, Додд мог внезапно понять или заподозрить правду.

Как бы то ни было, у меня наконец появился ясный мотив — ожидание прибыли — и человек, соответствующий этому мотиву.

Эллери описал дугу пивной кружкой.

— Доктор Кеннет Уиншип хотел эти миллионы долларов и не хотел долго их дожидаться. Кроме того, Додд отличался необычайной щедростью. Узнав о наследстве Мак-Кэби, он тут же стал планировать детский корпус больницы. Обеспечил пожизненный доход вдове Харта. Дал Тому Эндерсону пять тысяч. Назначил доход вдове и детям Ника Жакара. При таких обстоятельствах даже миллионов не хватило бы надолго. Кену стало ясно, что если он хочет получить это состояние в размере, близком к первоначальному, то должен ускорить события.

Но здесь снова возникало препятствие. Додд не составил завещание. Вы слышали, как Холдерфилд говорил в то утро, что уже некоторое время убеждал доктора это сделать. Однако Додд осуществил это лишь за неделю до смерти.

Согласно закону, если бы Додд умер, не оставив завещания, Кен не мог на что-либо рассчитывать, так как они с Доддом не были родственниками. Поэтому, прежде чем торопить события, Кену нужна была уверенность, что Додд составил завещание. В принципе, проблема должна была представляться ему достаточно простой. Если Додд составит завещание, то назначит наследником Кена. Кому же еще бездетный провинциальный врач может оставить свои деньги? Кен интересовался медициной так же, как и Додд; старик смотрел на него, как на сына, и гордился им, как если бы был его отцом.

Эллери взглянул на своих слушателей. Мальвина выглядела обеспокоенной, а Фрэнсис — больным.

— Однако на практике проблема не была такой простой, — продолжал Эллери. — Разумеется, Кен все знал о фобии Додда его патологической боязни смерти — задолго до того, как ее разгадал я. Это естественно — он был врачом и жил в том же доме. Кен знал о Додде все, что нужно было знать.

Но человек, который так сильно боится смерти, редко составляет завещание по собственной воле — такой поступок кажется ему испытанием судьбы. Потому Додд и откладывал эту процедуру. Как же Кен мог заставить Додда с его фобией пойти к адвокату и написать завещание? Он нашел изобретательный способ. Человек, панически боящийся смерти, противится акту составления завещания, так как отчаянно цепляется за жизнь и надеется на неопределенную ее продолжительность. Но если заставить его поверить, что эта надежда напрасна? Что смерть не только неизбежна, но и близка?

Кен понимал, что ему нужно лишить Додда всякой надежды, убедить его, что смерть — вопрос дней, и ни он, ни кто другой не в силах ее предотвратить.

— Боже мой! — воскликнул О'Бэннон.

— И тогда Уиншипа озарило одно из самых дьявольских вдохновений в истории убийств. В Райтсвилле недавно произошли две смерти, косвенно касавшиеся доктора Себастьяна Додда: смерть старого Люка Мак-Кэби от сердечного приступа и самоубийство Джона Спенсера Харта. Уиншип обратил внимание, что Мак-Кэби, всегда считавшийся нищим, умер богачом, а Хард, слывший городским набобом, умер бедняком. Контраст поразил его. Богач — бедняк…

И тогда Кен, так жаждущий наживы и изуродованный войной, — Дейкин говорил мне, что Уиншип вернулся из армии полной развалиной, — вспомнил старую детскую считалку. Богач, бедняк, нищий, вор — и затем доктор! Если за смертью Мак-Кэби, завещавшего свое состояние Додду, и смертью Харта, сделавшей Додда единственным владельцем «Райтсвиллского производства красителей», последуют смерти «нищего» и «вора», с которыми Додд тоже каким-то образом связан, и если привлечь его внимание к этой зловещей последовательности, то Додд убедится в двух вещах: что следующим должен умереть доктор и что он, Додд, безусловно, будет этим доктором. Если Додд в этом убедится, то составит завещание.