Себастьян Фитцек - Я – убийца

В своей медицинской сумочке Карина нашла одноразовый шприц. Зубами надорвала упаковку с иглой и выплюнула защитную пленку под ноги. Потом вытащила маленький стеклянный пузырек, встряхнула его и перевернула. Затем проткнула иголкой горлышко.

– Мы едем дальше. Иначе это будет выглядеть подозрительно.

Борхерт кивнул. Он просто «одолжил» этот универсал, стоящий в подземном гараже «Титаника», и не исключено, что владелец уже заявил о пропаже в полицию.

– Подозрительно? – возбужденно вскричал Штерн. – И поэтому ты рискуешь жизнью Симона? Просто чтобы нас не схватили?

– Роберт! – Карина вытащила наполненный лекарством шприц из флакончика и сунула его Роберту под нос.

– Да?

– Просто заткнись ненадолго.

Ладонью она чуть оттолкнула Симона назад, прижала к подголовнику кресла и умелым движением руки впрыснула ему содержимое шприца в левый уголок рта. Через несколько секунд мальчик успокоился. Карина словно вытащила провод из розетки. Его нога перестала дрожать, глаза закрылись, а дыхание снова выровнялось. Через минуту, обессиленный, Симон уже спал в объятиях Карины.

– Какое-то безумие. Это нужно прекратить. – Так как Борхерт по-прежнему не собирался останавливаться, Штерн перелез на место Карины, чтобы уже с переднего пассажирского сиденья взять ситуацию в свои руки.

– Выезжай на следующем съезде и гони в больницу. Вы сами только что видели. Мальчику срочно нужна медицинская помощь. Его место в клинике, а не в этом кошмаре.

– Ах вот как? Почему?

– Почему? Ты что, слепой? Ты же сам видел…

– Знаешь, что я ненавижу в вас, юристах? – перебила его Карина. – Вы, умники, ничего не понимаете в реальном мире, но у вас на все есть свое мнение. Это простой эпилептический припадок. Не очень красиво. Но вовсе не причина ехать в реанимацию. Если бы Симон чуть раньше принял свой карбамацепин, то ему не понадобилась бы эта процедура.

– Что ты несешь? Вопрос не в том, что у него было, а почему произошел этот приступ. В его черепной коробке растет опухоль. С таким заболеванием не ходят в зоопарк и тем более не выкапывают трупы.

– Снова ты говоришь ерунду. Ты даже не знаешь, чем болеет Симон. Ты ведь ни секунды не потратил на то, чтобы выяснить о его болезни больше, верно? У Симона опухоль в переднем отделе головного мозга. Но это не означает, что он круглосуточно нуждается в медицинском наблюдении. Только во время химио– и лучевой терапии. Раз в полтора месяца он ложится в больницу, и то лишь на две недели. Если бы профессор Мюллер в этот раз не проверял, стоит ли возобновить облучение, Симон ночевал бы в самом обычном детском доме.

– Даже это лучше, чем носиться с нами от одного ночного клуба к другому.

Дело в том, что Борхерт предложил провести эту ночь в здании дискотеки одного своего знакомого: там была потайная дальняя комната, якобы выдерживающая даже самые суровые полицейские облавы.

– Знаешь, что сейчас сказал бы нам Симон, если бы не спал? – свирепо спросил Штерн и тут же ответил: – «Оставьте меня в покое».

Карина энергично покачала головой:

– Нет, наоборот. Он сказал бы: «Не бросайте меня». Я знаю от него самого, что он не любит ночь. Он боится. Как в приюте, так и в больнице. Вы же сами видели, как он сегодня радовался. В зоопарке, в машине и на танцплощадке.

– А также он плакал, видел мертвецов и пережил припадок.

– Эти симптомы никуда не денутся. Мы можем смягчить их, если просто будем рядом, когда он проснется. Но, кажется, одного ты так и не понял, Роберт Штерн. Сейчас речь идет не только о тебе и Феликсе, а в первую очередь о Симоне. Мальчик умрет. И я не хочу, чтобы он покинул этот мир с мыслью, что убил человека, понимаешь? Поэтому и обратилась к тебе. Мы не можем предотвратить его смерть. Но можем избавить Симона от чувства вины. Ты не представляешь, какой он чувствительный. Мысль о том, что он причинил кому-то страдания, в буквальном смысле терзает его. А этого он не заслужил, тем более после всей грязи, через которую ему уже пришлось пройти в своей короткой жизни.

Штерн не знал, что возразить на эмоциональный выплеск Карины, и уставился на дорогу, бегущую навстречу за лобовым стеклом. В принципе, в своих размышлениях Карина пришла к тем же результатам, что и он сам. Насколько сумасшедшим казалось бежать от полиции с тяжелобольным ребенком на руках, чтобы раскрыть тайну его реинкарнационных фантазий, настолько же бессмысленным было сейчас сдаться. Энглер часами будет допрашивать их, а затем запихнет в следственный изолятор. Комиссар ни за что им не поверит и не попытается предотвратить предстоящую встречу двух убийц на каком-то мосту. Да и как это сделать – в столице мостов больше, чем в Венеции.

Какое бы преступление ни произошло послезавтра в шесть утра, свидетелей не будет. Штерн не сможет ни помешать убийству, ни узнать, что же случилось тогда с Феликсом в отделении новорожденных, если они сейчас расстанутся с Симоном и его необъяснимым знанием.

– И ты правда сможешь в одиночку позаботиться о малыше? – Борхерт, неожиданно вмешавшийся в разговор, взглянул на Карину в зеркало заднего вида.

– Гарантий я дать не могу. Но у меня все с собой. Кортизон, лекарство от эпилепсии и на крайний случай даже ректальный диазепам.

Штерн наблюдал, как мотоциклист перед ними каждые десять секунд перестраивается из полосы в полосу, как будто тренируется для соревнований по слалому.

– Но этого недостаточно, – спустя какое-то время произнес он. Поднял руки и сцепил пальцы за головой.

– Почему? – спросила Карина сзади. – Рядом с ним постоянно находятся медсестра, адвокат и телохранитель. Что еще ему нужно?

– Скоро увидишь.

Штерн опустил правую руку и сделал Борхерту знак съехать с городской автомагистрали в сторону Кёпеника. Через десять минут они припарковались перед дверью, порог которой Штерн никогда в жизни не собирался переступать.

Когда она залепила ему пощечину, он понял, что им можно остаться. Первый удар, робкий толчок в грудь, оказался до смешного неэффективным, что лишь рассердило Софи. Потом она снова замахнулась. Штерн мог бы отвернуться, перехватить руку или, по крайней мере, смягчить удар, но он только закрыл глаза и ждал шлепка, за которым последовала обжигающая боль, охватившая левую половину лица от уха до нижней челюсти.

– Как ты мог? – спросила его бывшая жена. Ее голос звучал так, словно у нее под языком лежал стеклянный шарик.

Штерн знал, что тем самым она задала ему сразу три вопроса: «Почему ты забрал у меня Феликса, когда я не хотела выпускать его из рук? Почему через десять лет ты являешься ко мне с этой вертихвосткой? И как ты мог впустить в мой дом воспоминания в виде смертельно больного ребенка?»