Марк Раабе - Надрез

Протез касается ее промежности, движется от влагалища по лобку вверх, по животу, где сокрыт ее ребенок, к ложбинке между грудей – он движется ровно, по прямой линии, пугающе прямой линии.

– Тебе уже лучше, – бормочет Вал. – Хорошо. Кожа должна быть здоровой, гладкой, белой. И никаких синяков.

«Кожа должна быть здоровой? Зачем? » Этот вопрос пронзает сознание Лиз, доходит до укромнейших уголков ее рассудка.

– Я выбрал тебе платье. На тринадцатое число. Оно будет тебе к лицу. Ты будешь выглядеть в нем как королева. – Вал смеется. У него дребезжащий смех, будто сосульки разбиваются об пол. – Как кинозвезда. Мне не терпится увидеть его лицо.

«Чье лицо?»

– Ты хочешь узнать, что с тобой будет, да?

Лиз молча кивает.

– Честно говоря, мне уже не терпится. Поэтому я так редко прихожу к тебе. Чтобы не впасть в искушение, не поддаться соблазну. Было бы жаль лишиться всего этого: твоего страха, этой неопределенности, ужаса в твоих глазах, дрожи. Ты точно свеча, которая не знает, сколько в ней еще воска. Восхитительно наблюдать за тобой.

На лбу Лиз проступают капельки пота. Во рту – песчаная пустыня.

– Вынужден признать, мне пришлось дать ему фору. В знаниях. В страхе.

– Кому? – одними губами шепчет Лиз.

– Ему , конечно. Малышу Люку. Твоему Люку, принцесса.

«Габриэль. Он имеет в виду Габриэля» .

– Ты знаешь, мне так жаль, что я не могу любоваться страхом в его глазах, как любуюсь тобой. Он не здесь, я лишь могу говорить с ним, слышать его голос. Но когда видишь страх, ощущения намного интенсивнее. Слышать, как кому-то страшно, уже не так интересно. Поэтому пришлось кое-что ему рассказать. Чтобы я мог сполна насладиться его ужасом, пусть и на слух.

Вал нагибается над Лиз, и она видит его разделенное на две половины лицо – изуродованную шрамами морду чудовища и улыбку ангела. Он касается носом ее плеча, его язык устремляется в ее подмышку.

– А твой страх я могу учуять, – шепчет он. Лиз чувствует его жаркое дыхание. – И попробовать на вкус. Если бы я мог, я упаковал бы твой вкус в конверт и отправил ему.

– Почему… почему вы все это делаете?

– То, что он сотворил со мной… – Вал все еще прижимается ртом к ее подмышке, будто шепчет туда, как на ушко, – ужасно. Я был свободен. На одну ночь я стал свободен, я мог ощущать вкусы, запахи, прикосновения. Это было божественно. То было начало чего-то великого, и это не должно было прекратиться. Но тут появился твой малыш Люк.

От его жаркого дыхания Лиз точно пронзает током.

– Довольно! – вдруг вскрикивает Вал, будто пытаясь отбросить воспоминание.

Он выпрямляется, отворачивается и идет к двери.

– Думай обо мне, – говорит он. – Я же буду думать о тебе.

Ключ проворачивается в замке, и двадцать минут спустя свет гаснет. Лиз обволакивает благословенная тьма. Теперь Вал не увидит ее несколько часов, и в этой его слепоте – крошечная победа Лиз, победа в сражении на войне, которая заведомо проиграна.

Лиз знает, что сейчас включится свет, – она ждет этого, жмурясь, чтобы пощадить глаза. Голова у нее ясная, думается легко, но она чувствует безграничную усталость. Этой ночью она вообще не получала лекарство. Не сегодня.

Трубка от капельницы свисает со штатива, и хотя ведет, как обычно, под одеяло, но ее край просто лежит рядом с ее рукой. Как и венозный катетер, который Лиз сама сняла этой ночью.

Позапрошлой ночью она преодолела расстояние от стены к стене тысячу четыреста раз – по семь шагов. Этой ночью она берегла силы и проделала этот путь только восемьсот раз.

Жмурясь, она еще раз мысленно повторяет предстоящие действия, вновь и вновь, чтобы отвлечься и не позволить страху и сомнениям захватить ее рассудок.

«Брцмп» – с этим звуком включатся неоновая трубка.

Тьма перед ее глазами сменяется багровым. Еще пять минут до завтрака. Лиз повторяет план, точно мантру. Ее пальцы сжимаются на шприце в руке. Она предельно сосредоточена. Лиз знает, что у нее будет только три-четыре секунды на то, чтобы что-то предпринять. Она вслушивается в мертвую тишину, барабанные перепонки напряжены, в ушах шумит кровь, и Лиз боится, что пропустит решающий момент. Она представляет происходящее со стороны, будто видит себя в каком-то фильме: вот она лежит на кровати, почти голая, тонкий шприц зажат в руке. Какой у нее отчаявшийся, почти гротескный вид…

Затем она слышит шаги.

Лиз дергается, откидывает одеяло. Ступни касаются пола, тонкий халатик подрагивает.

От двери доносится металлическое стаккато – ключ входит в замок, поворачивается…

Прыжок в центр комнаты – рука со шприцом занесена. Лиз тянется к решетке, закрывающей люминесцентную лампу. К счастью, потолок невысокий, но ей все равно приходится подпрыгнуть. Пластиковый шприц проходит между прутьями решетки, попадает в хрупкую трубку. Стекло бьется, осколки летят во все стороны, становится темно.

Распахивается дверь. Иветта потрясенно останавливается в дверном проеме – темные очертания на фоне светлого прямоугольника. В руке у нее мерзкий завтрак, на поясе – карабин со связкой ключей. Лиз сжимает в руке штатив капельницы и, прежде чем Иветта успевает сориентироваться в темноте, бьет ее металлической трубкой в живот, будто копьем, хоть и тупым.

Застонав, Иветта отшатывается. Миска с кашей с грохотом падает на пол, Иветта инстинктивно хватается обеими руками за штатив. Не выпуская свое оружие, Лиз наваливается на него всем телом, пытается сдвинуть в сторону преграждающую ей путь женщину.

– Ах ты, проклятая сука! – хрипит Иветта.

Она сопротивляется с неожиданной, пугающей силой, и Лиз чувствует, что проигрывает. Сантиметр за сантиметром Иветта впихивает ее штативом обратно в темную камеру, где на полу лежат осколки лампы. Лиз ощущает охватывающую ее панику. И в то же время в голове бьется одна-единственная отчаянная мысль:

«Я хочу выбраться отсюда!»

Изо всех сил она упирается в штатив, потом вдруг отшатывается в сторону и отпускает. Иветта, не успев отреагировать, подается вперед, в камеру, штатив с грохотом падает на бетонный пол, и медсестра окончательно теряет равновесие. На мгновение желание сбежать берет верх: дверь открыта, Лиз может просто убежать. Но она знает, что нужно остаться и обезвредить Иветту.

Она подается к выходу и, когда Иветта начинает вставать, захлопывает дверь. Воцаряется непроглядная темнота. Тут темно – как было темно во все предыдущие ночи, когда Лиз ходила от стены к стене.

«Добро пожаловать домой. Добро пожаловать на мою территорию, Иветта».

Лиз в точности знает, где сейчас медсестра. Два шага, перепрыгнуть осколки, еще два шага – и она уже рядом, повалила ее на пол, уселась верхом, шарит в темноте, пытаясь нащупать ее руки. Но тщетно . От шипения за спиной у Лиз волосы встают дыбом. « Не с той стороны … Я села не с той стороны!» В тот же миг удар кулаком обрушивается ей в бок. От боли перехватывает дыхание. И тут же Лиз ощущает, как в ней вспыхивает неудержимая ярость – будто волна пламени поднимается в груди. Одним движением она подается назад, то ли приподнимаясь, то ли подпрыгивая. Ее ягодицы обрушиваются на лицо Иветты. Руки нащупывают что-то мягкое, тонкое, округлое. Горло . Лиз впивается в это горло, точно когтями, и изо всех сил душит Иветту. Медсестра изгибается, пытается сбросить Лиз, мечется из стороны в сторону точно одержимая. Ее руки наносят беспорядочные удары, но она слепа в этой темноте, она не попадает… Иветта хватается за запястья Лиз, пытается ослабить хватку. Лиз наваливается на нее, обрушивает на лицо Иветты весь свой вес, давит изо всех сил. Она чувствует, как Иветта пытается вдохнуть, мечется из стороны в сторону, в отчаянии щелкает зубами, точно пес, – и вдруг зубы женщины сжимаются на ее клиторе.