Матильде Асенси - Последний Катон

Целую неделю мы были очень слабы. Ухаживавшие за нами заставляли нас пить много жидкости и есть какую-то кашицу со вкусом овощного пюре. Несмотря на это, нам было нелегко восстановиться от этой дикой кровопотери. Я на долгое время теряла сознание и помню длинные часы бреда и странных галлюцинаций, в которых самые абсурдные вещи казались возможными и логичными. Когда нас кормили и поили, я слегка открывала глаза и видела тростниковый потолок, сквозь который проникали солнечные лучи. Я не знаю точно, реальность это или часть моих бредовых иллюзий, но, как бы там ни было, я была не я, так что всё равно.

На второй или третий день, точно не скажу, я поняла, что мы на корабле. Покачивание и плеск воды о борт рядом с моей головой перестали быть только частью моих кошмаров. Где-то в те же дни я помню, что начала искать взглядом Фарага и нашла его лежащим без сознания рядом со мной, но у меня не было сил привстать и придвинуться ближе. В моих грёзах он являлся в оранжевом свете и говорил грустным голосом: «По крайней мере вас утешает вера в то, что скоро вы начнёте новую жизнь. Я засну вечным сном». Я протягивала к нему руки, чтобы схватить его и упросить не бросать меня, не уходить, вернуться ко мне, но он, печально улыбаясь, говорил: «Я довольно долго боялся смерти, но не позволил себе поддаться слабости и уверовать в Бога, чтобы избавиться от этого страха. Потом я понял, что каждый вечер, когда я ложусь в постель и засыпаю, я тоже немного умираю. Процесс тот же самый, разве ты не знала? Помнишь греческую мифологию? Братьев-близнецов Гипноса и Танатоса, сыновей Никты, Ночи… помнишь?» Тут его образ превращался в расплывчатый контур, который мелькнул передо мной до того, как я потеряла сознание в зале для поминальных пиршеств в Ком Эль-Шокафе.

Мы, вероятно, были очень близки к тому, чтобы никогда не проснуться, но, пока вода и пиво, которыми нас постоянно поили, вместе с кашицей, в которой скоро появились измельчённые кусочки рыбы, наполняли наши слабые тела здоровьем и силами, однажды ночью корабль бросил якорь у плёса, и ухаживавшие за нами мужчины вынесли нас, завёрнутых в полотно, на плечах из каюты и перенесли по земле до повозки продавца чёрного чая. Я почувствовала сильный запах чая и мяты и увидела месяц, в этом я уверена, и это был растущий серпик на бесконечном, усыпанном звёздами небе.

Когда после этого ко мне снова вернулось сознание, мы снова были на корабле, но уже на другом, побольше, и раскачивало его меньше. Я поднялась на локтях, хоть это и стоило мне нечеловеческих усилий, потому что должна была увидеть Фарага и узнать, что происходит: они с капитаном лежали рядом со мной в окружении канатов, старых парусов и наваленных в кучи сетей, пахнувших гнилой рыбой, и спали глубоким сном, как и я, до шеи укрытые тонкой тканью из небеленого льна, защищавшей их от мух. Усилие это оказалось слишком изнурительным для моего ослабевшего тела, и я снова рухнула на тюфяк, будучи ещё слабее, чем раньше. С палубы раздался голос одного из ухаживавших за нами мужчин, который прокричал что-то на не похожем на арабский языке, который я не смогла распознать. Перед тем, как снова заснуть, мне показалось, что я расслышала что-то вроде «Нубиа» или «Нубия», но наверняка сказать невозможно.

После многочисленных коротких промежутков, когда ко мне возвращалось сознание, которые никогда не совпадали с бодрствованием Фарага и Кремня, я пришла к выводу, что в еде, которой нас кормили, было что-то, кроме рыбы, овощей и пшеницы. Это был необычный сон, и мы уже достаточно восстановили свои силы, чтобы проводить в летаргическом состоянии столько часов. Но отказаться от еды я боялась, так что и дальше продолжала глотать кашу и пить пиво, которое приносили нам корабельщики, кстати, тоже довольно своеобразные люди. Из всей одежды их смуглую кожу прикрывали только набедренные повязки, странно сверкающие своей яркой белизной, и под воздействием наркотиков, глядя на них, я бредила преображением Иисуса на горе Фавор, когда его одежда стала изливать белоснежное сияние и ярко блестеть, а с неба раздался голос, говорящий: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Моё благоволение; Его слушайте». Кроме того, на головах у них были тонкие платки тоже белого цвета, которые они завязывали на затылке шнурком, так что концы спадали на спину. Они очень мало говорили между собой, а когда говорили, использовали странный язык, в котором я ничего не понимала. Если когда-нибудь я, бормоча, обращалась к ним с какой-нибудь просьбой или просто для того, чтобы убедиться, что я ещё в состоянии произнести хоть слово, они в ответ отрицательно размахивали руками и с улыбкой повторяли: «Гииз, гииз!» Они были всегда внимательны и обращались со мной с большим уважением, а кормили и поили с нежностью, достойной лучшей из матерей. Но это были не ставрофилахи, потому что на их телах не было следов шрамирования. В тот день, когда я обратила на это внимание, даже не знаю как, мне пришлось успокоить себя мыслью о том, что, если бы это были бандиты или террористы, они бы уже давно убили нас, и что всё это, очевидно, соответствует замысловатым планам братства. Если бы не так, то как бы мы попали к ним в руки из Ком Эль-Шокафа?

Мы пересаживались с одного корабля на другой пять раз, всегда ночью, а потом проехали длинный путь по земле, усыплённые в задней части старого грузовика, перевозившего древесину. Однако от берега реки мы не удалялись, потому что с другой стороны, невдалеке от тёмной цепи пальм, виднелось холодное и пустое пространство пустыни. Помню, я подумала, что мы плывём по Нилу к югу и что эта постоянная пересадка с корабля на корабль имеет смысл, только если нужно преодолеть опасные пороги, перекрывающие русло реки. Если моё предположение было верным, в данное время мы должны были бы уже быть как минимум в Судане. Но как же тогда быть с испытанием в Антакии? Если мы едем к югу, мы удаляемся от следующего места назначения.

Наконец в один прекрасный день они перестали накачивать нас наркотиками. Почувствовав губы Фарага на моих, я окончательно проснулась, но не открыла глаза. Я отдалась укачивающему, сладкому ощущению сна и его поцелуев.

— Басилея…

— Я не сплю, любимый, — прошептала я.

Когда я подняла веки, меня словно молнией пронзило синим-синим цветом его глаз. Он осунулся, но был так же красив, как всегда. И, думаю, не будет преувеличением сказать, что пахло от него хуже, чем от одной из грязных рыбацких сетей, лежавших рядом с нами.

— Как давно я не слышал твой голос, Басилея, — целуя меня, шёпотом сказал он. — Ты всё время спала!

— Нас чем-то опаивали, Фараг.

— Знаю, моя радость, но ничего плохого с нами не случилось. А это важнее всего.