Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

Гобель уже прислал грузовик, и я встретил его на обратном пути, полным живых полос и пятен. Я остановился в сотне метров от ее дома, и через минуту она прибежала с чемоданчиком, я помог ей сесть, и мы тронулись.

— Тебе нравится?

— Все отлично.

Мы поехали вниз к Калиенте, а на следующий день двинулись в направлении на Энсенаду. Маленький мексиканский городок миль семьдесят вниз по побережью. Там мы нашли крохотный отельчик и остались в нем на три или четыре дня. Все было прекрасно.

Энсенада вся очень мексиканская, и вам кажется, что вы покинули Штаты и находитесь бог весть как далеко оттуда. В нашей комнате был балкон, и каждый вечер мы валялись на нем, глядя на море и не замечая текущего времени.

— Кошки, говоришь… Ты их дрессируешь?

— Этих наших — нет. Они не годятся. Слишком дикие, особенно тигры. Но других — дрессирую.

— Ты их любишь?

— Слишком больших — нет. Но люблю пум. Хотела бы с ними выступать. Но тогда их понадобится много. Пумы из джунглей. Не те дикари, которых показывают в зоопарках.

— А чем отличается дикарь?

— Он бы тебя убил.

— Они все такие или нет?

— Ну да, дикарь убивает всегда. Будь он человеком, его считали бы сумасшедшим. Все от того, что он живет в неволе. Те звери, которых ты видел, выглядят нормально, но в действительности они безумны.

— Как ты отличаешь кошек из джунглей?

— Я ведь их ловлю в джунглях.

— Ты хочешь сказать, что ловишь их живьем?

— Разумеется. Мертвые мне ни к чему.

— Господи Боже! Как ты это делаешь?

— Ну как, сажусь на пароход и плыву в Никарагуа. Все самые лучшие пумы — из Никарагуа. Калифорнийские и мексиканские против них — заморыши. Потом нанимаю несколько индейцев и отправляюсь в горы. Потом ловлю пум. Потом привожу их сюда. На этот раз я, наверное, останусь там с ними на некоторое время, чтобы начать дрессировку. Мясо коз там гораздо дешевле, чем здесь.

— Ты так говоришь, словно уже собралась в путь.

— Так и есть.

Она отхлебнула немного вина и долго смотрела на меня. Повторила это несколько раз, не отводя от меня задумчивого взгляда:

— Так и есть, если поедешь со мной.

— Ты с ума сошла? Думаешь, я поеду с тобой ловить этих дьяволов?

— Фрэнк, я взяла с собой вполне достаточно денег. Пусть Гобель спокойно оставит себе этих заморенных кляч, если ему хочется их кормить, ты продай машину за любую цену, которую предложат, и поедем ловить кошек.

— Это идея.

— Хочешь сказать, ты едешь?

— Когда отправляемся?

— Завтра отсюда уходит грузовой пароход, который причалит в Бальбоа. Оттуда пошлем Гобелю телеграмму, твою машину можем оставить в отеле, когда ее продадут, деньги нам перешлют. Этим мне нравятся мексиканцы. Они медлительны, но честны.

— Согласен.

— Господи, я так рада.

— Я тоже. Мне все эти хот-доги, пиво и яблочные пироги с сыром так осточертели, что я их с удовольствием запустил бы в реку.

— Тебе там понравится, Фрэнк. Мы будем высоко в горах, где приятная прохлада, а потом, когда приготовим свой номер, можем объехать с ним весь мир. Поедем куда захотим, будем делать что захотим, и еще останется куча денег на всякие глупости. Нет ли в тебе хоть капли цыганской крови?

— Капли? Да я родился с золотыми серьгами в ушах.

В ту ночь я спал плохо. Когда начало светать, я открыл глаза — сна ни в одном глазу… И тут мне пришло в голову, что даже Никарагуа недостаточно далеко.

Когда она вышла из поезда, в черном платье, которое делало ее выше, черной шляпке, черных туфлях и черных чулках, ей явно было не по себе. Носильщик уложил чемодан в машину, мы тронулись и несколько миль не решались заговорить.

— Почему ты не написала, что она умерла?

— Не хотела тебя в это втягивать. К тому же на меня свалилось столько всяких дел…

— Я чувствую себя очень неудобно, Кора.

— Почему?

— Пока тебя не было, я поехал отдохнуть. Был во Фриско.

— Почему из-за этого тебе вдруг стало неудобно?

— Не знаю. Ты в Айове, твоя мать умирает, а я веселюсь во Фриско.

— Не знаю, почему тебе должно быть неудобно. Я рада, что ты куда-то съездил. Если бы мне это пришло в голову, я сама посоветовала бы тебе отдохнуть, пока меня нет.

— Но у нас тут все остановилось. Все было закрыто.

— Неважно. Мы все наверстаем.

— Я просто не находил себе места, пока тебя не было.

— Господи, да я тебя ни в чем не упрекаю.

— Думаю, тебе пришлось нелегко, а?

— Ничего приятного в этом не было. Но все уже кончено.

— Выпьем как следует, когда приедем домой. Я привез отличную выпивку на пробу.

— Не хочу ничего.

— Это поднимет тебе настроение.

— Я бросила пить.

— Ну, ну…

— Я тебе все расскажу. Это долгая история.

— Мне кажется, там должна была произойти уйма всякого…

— Нет, ничего не случилось. Только похороны. Но мне многое нужно тебе сказать. Думаю, теперь нас ожидают лучшие времена.

— Ну так ради Бога, не тяни. О чем речь?

— Не теперь. Ты был у своих?

— Что бы мне там делать?

— Ну ладно, у тебя все хорошо?

— Нормально. Насколько это может получиться у одинокого мужчины.

— Ручаюсь, что все было великолепно. Но я рада, что ты сказал это.

Приехав домой, мы увидели перед закусочной автомобиль, а в нем — какого-то типа. Когда он вылезал из машины, на его физиономии появилась гаденькая ухмылка. Это был Кеннеди — тот тип, из конторы Каца.

— Вы меня помните?

— Разумеется, я вас помню. Входите.

Мы впустили его в зал, а меня Кора затащила на кухню:

— Это плохо, Фрэнк.

— С чего ты взяла?

— Не знаю, но чувствую.

— Дай я с ним прежде поговорю.

Я вернулся к нему, она принесла нам пиво и оставила одних. Я перешел прямо к делу:

— Вы все еще у Каца?

— Нет, я от него ушел. Мы поругались, и я с ним завязал.

— Чем теперь занимаетесь?

— Вообще-то ничем. Потому я, собственно, к вам и пришел. Я уже был тут несколько раз, но никого не было дома. Но теперь я услышал, что вы вернулись, и решил подождать.

— Скажите, что я могу для вас сделать?

— Мне пришло в голову, нет ли у вас для меня кое-каких денег.

— Сколько захотите. Много у меня, само собой, нет, но если вас устроят долларов пятьдесят — шестьдесят, то я с удовольствием.

— Полагаю, вы дадите мне больше.

Он все еще гнусно скалился, а я решил, что уже пора оставить все эти околичности и узнать, зачем он пришел.

— Ну так что, Кеннеди. Чего вы хотите?

— Что ж, скажу все как есть. Когда я уходил от Каца, те бумаги, где я записал признание миссис Пападакис, все еще лежали в картотеке; ясно? А поскольку я ваш друг и все такое, мне было понятно, что вам бы не понравилось, когда такие вещи валяются где попало. Так что я их забрал. Мне показалось, вы хотели бы получить их.

— Вы имеете в виду ту ерунду, которую она выдала за признание?