Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

— Это копия из дела.

— Не морочьте мне голову. Я никаких контрактов не подписывал. Возможно, вы только собираетесь предложить мне подписать этот контракт. Но у меня есть другой, подписанный, и срок его истекает уже сегодня.

Я выудил бумажку, которую удалось выбить из Зискина в ту ночь в гримерной. Голд начал орать на Зискина, Зискин — на секретаршу.

— Да, мистер Зискин, этот контракт проходил у нас больше месяца назад, но вы сами дали строгие указания ничего не подписывать до получения личного вашего одобрения, и он пролежал все это время в офисе, у вас на столе. Я вам напоминала, но…

— Я был занят. Мы монтировали «Любовь есть любовь».

Секретарша вышла, Зискин тоже. Ландон сидел с кислой миной. Голд забарабанил пальцами по столу.

— О'кей, так и быть. Хотите, чтоб вам прибавили, ладно. Думаю, малость наскребем. И знаете, как мы поступим? Никаких новых контрактов. Сейчас вы подпишете этот, вот здесь, и мы тут же его продлим и прибавим вам, таким образом, тысячу двести пятьдесят. Что толку спорить о какой-то сотне-другой долларов? И прямо с завтрашнего дня можете приступать к работе с мистером Ландоном. А теперь вам лучше спуститься в костюмерную, там снимут мерку для костюмов, чтоб можно было начать не откладывая.

— Боюсь, этой суммы будет недостаточно, мистер Голд.

— Почему нет?

— Предпочитаю оплату за каждую картину в отдельности.

— Ладно. Так… посмотрим. Согласно данному договору, рассчитанному на шесть недель, за каждую картину вы получаете где-то по семь с половиной тысяч. Не далее как сегодня утром я подписал несколько аналогичных контрактов, предусматривающих соответствующие оптации.

— Нет, боюсь, и это не пройдет.

— На что вы, черт возьми, намекаете?

— Я хочу по пятьдесят тысяч за каждую картину без всяких оптации. Я согласен работать, но хочу, чтоб по каждой картине существовал отдельный договор. За эту извольте пятьдесят тысяч, а там посмотрим, как дело пойдет.

— Слишком уж вы расчетливы, как я погляжу.

— Послушайте, я, конечно, здесь недавно, но уже смекнул, что к чему. И знаю, сколько вы платите. Знаю, что пятьдесят тысяч — нормальная сумма. Тоже, впрочем, не такая большая, но вы сами сказали: я здесь новичок и мне следует умерить аппетиты.

Ландон поднялся и двинулся к выходу, бросив через плечо:

— Пойду распоряжусь, чтоб декорациями сейчас не занимались. Подожду Томаса, ничего страшного. А если его заполучить не удастся, возьму Тиббетта, а если и его не получится — любого другого актера и отдельно запишу звук. Но будь я проклят, если отдам пятьдесят кусков этому ничтожеству!

— Слышали, мистер Шарп? Он продюсер. Ни о каких пятидесяти тысячах не может быть и речи. Можно поднять с семи с половиной до десяти, ладно, бог с ним. Но это потолок. Иначе картина выльется в сплошные убытки, мистер Шарп. В конце концов, нам лучше знать, во сколько обходится производство.

— Да, я слышал, но боюсь, вы меня не расслышали. Поэтому повторяю: моя цена — пятьдесят тысяч. С завтрашнего дня беру недельный отпуск, слишком много работал и устал. Но если через неделю новостей от вас не поступит, улетаю самолетом в Нью-Йорк. Там меня ждут, тоже полно работы. И поймите, это не просто слова. Все, я пошел.

— Жаль, что вы ведете себя так глупо.

— Пятьдесят, или я пошел.

— Но, снимаясь у нас, вы ведь могли бы разбогатеть! Не станете же вы этого отрицать. А вы уперлись — и ни в какую! Скоро весь Голливуд узнает, что вы за тип. Ни одна студия вас и на порог не пустит.

— Ну и черт с ними. Пятьдесят, иначе я не работаю.

— Ах, так черт с ними?! Тогда я сам, лично позабочусь о том, чтоб и духу вашего в Голливуде не было! Посмотрим, удастся ли какому-то паршивому актеришке навязать свои условия Рексу Голду.

— Сядьте.

Он сел, причем довольно быстро.

— Еще раз повторяю. Пятьдесят, или я еду в Нью-Йорк. Даю неделю на размышления.

— Вон отсюда!

— Уже ушел.

К этому времени я купил небольшой автомобиль, и вот теперь каждое утро мы с Хуаной отправлялись на пляж, потом куда-нибудь еще и около часа дня возвращались, чтоб она могла отдохнуть, при этом всякий раз дома нас ждала записка с просьбой позвонить мистеру Зискину, или Ландону, или кому-то еще. Я не звонил. Около пяти они звонили сами. Получалось, что, если я приду и извинюсь перед мистером Голдом, тогда они готовы поговорить о прибавке, тысячах пятнадцати, около того. Как же, дожидайтесь, пойду я извиняться! Я отвечал, что извиняться мне не за что и что цена остается прежней — пятьдесят тысяч. Где-то на пятый день они расщедрились на двадцать пять. Мы находились в Бербанке, в аэропорту, и уже шли на посадку, когда появились они. К нам подбежал какой-то парень, размахивая подписанным контрактом. Я взглянул — пятьдесят за каждую, но съемки в трех картинах подряд. Соображал я быстро и тут же заявил, что, если они вернут мне деньги за билеты, тогда я согласен. Он вырвал бумаги у меня из рук, прежде чем я успел договорить. На следующий день я вошел в офис Голда и сказал, что вроде бы до меня дошли слухи, что он хочет извиниться. Он заржал, приняв это за шутку, и мы пожали друг другу руки.

Пока я работал с «Овечками», виделись мы с Хуаной мало. Я возвращался со студии не раньше семи-восьми вечера, она в это время была на занятиях. Я обедал в одиночестве, потом шел ее встречать, и мы заходили куда-нибудь выпить и перекусить. Потом шли домой спать. Поверьте мне, когда вы снимаетесь в кино, это сжирает все время, иначе просто не бывает. Утром, когда я уходил, она еще спала, а потом все повторялось сначала. Но во время отпуска мы отправились купить ей кое-что из одежды. Купили четыре или пять платьев, манто и несколько шляп. Манто из норки ей страшно понравилось. Она все время гладила мех, как когда-то гладила бычье ухо. И выглядела в нем просто шикарно. Но приноровиться к шляпкам ей никак не удавалось. Мы с продавщицей на свой страх и риск подобрали несколько, на вид вполне приличных — одну из мягкого коричневого фетра под строгое платье или костюм, — кстати, она прекрасно смотрелась с манто; одну огромную и почти прозрачную — на выход; еще одну маленькую скромную, в которой можно было пойти в вечернюю школу; и две-три, подходящие, по уверениям продавщицы, к одежде спортивного типа, ну, знаете, вроде тех, что носят на пляже. Но мне никак не удавалось вдолбить ей в голову, какую из шляп с чем надо носить. Мы собирались на пляж, и она вышла из комнаты в белом платье, белых туфлях, с белой сумочкой и в огромной, с мягкими полями вечерней шляпе. Или же мы выходили днем в город, и она надевала уличный костюм, накидывала сверху манто, а на голову водружала спортивную шляпку. Я принимался спорить и доказывать, что к чему.