Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1873 год, декабрь

– Здравия желаю! – ответил Михаил, вскинул руку к головному убору. Не так часто приходится щеголять отработанным жестом. – Помощник начальника сыскной полиции Жуков. Я собственно по делу об убийстве. В вашем участке находится задержанный Фаддей Осипов Кондратьев, который способен прояснить некоторые обстоятельства.

– Так точно, есть такой.

– Мне необходимо с него снять показания, – он расстегнул шинель и достал из внутреннего кармана кителя бумагу, – вот разрешение на производство допросных мероприятий.

– Прошу, – поручик после прочтения поданной бумаги показал рукой, – пройдёмте в допросную камеру.

Жуков последовал за дежурным по длинному коридору, поручик отворил железную скрипнувшую дверь.

– Подождите в камере, я сейчас доставлю Кондратьева.

Михаил прошёл в открытую дверь. Камера была небольшой четыре на четыре аршина, под потолком располагалось небольшое зарешётчатое окно. Два стола, прикрученных к полу, один для делопроизводителя, что должен вести протокол допроса, и второй, по обе стороны которого стояли два стула – для следователя и допрашиваемого.

– Господин Жуков, – раздался голос дежурного и был введён задержанный Кондратьев. Сразу же показалось, что камера стала вдвое меньше. Богатырская фигура заслонила собой дверь. Точно гласит народная мудрость – косая сажень в плечах.

Михаил улыбнулся при мысли о том, как этот медведь влез к несчастным крестьян, не произведя ни единого постороннего звука, пробрался по заставленному посудой столу, вернулся назад и все проделал в кромешной темноте.

– Прошу. – Михаил указал маленькой рукой, как казалось в сравнении с лопатой Кондратьева, на стул.

Фаддейка сел и голубыми глазами начал рассматривать тщедушную фигурку молодого человека в мундире, как ему показалось.

– Моя фамилия Жуков, – представился он, – я помощник Ивана Дмитрича Путилина.

– Нижайший поклон любезному Иван Митричу, – улыбка разлилась на лице задержанного, – давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкую хватку.

– Передам непременно.

– Так какое ко мне дело, господин хороший, – начал без предисловия Фаддейка, – не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ и с Богом.

– Если не нравятся тебе хождение по пустому, то тут такое собственно дело, – Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова, принял решение и сел напротив Кондратьева, положив руки на стол, тяжело вздохнул, – до ареста ты, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, что ты посещал в последнее время, – он произнёс название харчевни для рабочего люда, – найден зарезанный человек.

– Может слышал, может нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.

– А говорил, что без околочностей?

– Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, – пожал плечами Кондратьев.

– Хорошо, – Михаил достал из кармана фотографию и протянул Фаддейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь взял и поднёс к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.

– Постой. Да это ж Гришка?

– Откуда его знаешь?

– Так за чаркой, как водится, и познакомились, – вскинул вверх брови, удивлённым взглядом впился в лицо Михаила, словно внезапно озарило, – так это его?

– Да.

– Вот дела, – присвистнул Фаддейка, – он же к себе в деревню собирался, подкопил, говорил, деньжат то ль на коровёнку то ль лошадь,. я уж не припомню. Пора, говорил, домой, надоел город, душа в деревню рвётся. Вроде бы не дрянь человек был. Да уж.

– А когда он собирался возвращаться?

– По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.

– Может и фамилию его припомнишь?

– Постой—ка, – он повернул в сторону голову, зашевелил губами, произнося что—то беззвучно, пальцами поскрёб щетину. – Говорил же он, говорил, ей Богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, – он от радости даже ударил себя по ногам.

– Значит Григорий Еремеев.

– Точно, – задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, – Григорий Еремеев.

– Не путаешь.

– Чего мне путать? Все одно дознаетесь? А мне скрывать нечего.

– О смерти его ничего не знал?

– Да что вы, господин хороший, от вас я услышал о его смерти.

– Может ты вспомнишь и откуда он?

– Помню, из гдовского уезда, деревня ещё с таким названием, словно… Во, из деревни Молва, Молва, – повторил он, – так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам» и получится Самолва. Оттуда он, точно из тех мест.

– Так сразу его и запомнил?

– Хорошего человека не забудешь.

Михаил задумался и с хитринкой спросил

– Не слышал кто мог пойти на злодеяние?

– Господин хороший, мне дел своих хватало, а совать в чужие мне не досуг, можно и без своего остаться, так что мне без особой надобности.

– Сказать боле ничего не можешь?

– Вы б, господин хороший, у Васьки узнали прежде, чем меня тревожить.

– У Васьки?

– Точно так, они земляки, из одной деревни приехали. Может он что знает.

– Его фамилия?

– Истинный крест, – он перекрестился, мне не ведомо.

– Может ты в этом деле завяз.

– Окстись, господин хороший, зачем мне надо?

– А не врёшь? – твёрдо спросил Михаил, глядя в глаза Фаддейке.

– Отсохни язык, – перекрестился быстрым движением Косой, – да и что мне за надобность во врать?

– Ой ли? – сощурил правый глаз путилинский помощник. – Так уж и не врёшь?

– Сказано, не до вранья мне.

– Смотри, Фаддей, – и Жуков продолжил смотреть в лицо собеседнику, не моргая, – все ты сказал верно?

– Тьфу ты! Вот увязался! Сказал же, не знаю более, а что было, то Вы ж слышали, господин хороший.

– Как говорится, доверяй, но проверяй. Говоришь, его звали Гришка Еремеев из деревни Самолва Гдовского уезда?

– Ваша правда.

– Второго звали Васькой.

– Истинная правда, – Фаддейка перекрестился, – Васькой.

– И приехали они из одной деревни?

Кондратьев смотрел небесными глазами и промычал «угу».

– Как выглядел Васька—то7

– Две ноги, две руки, голова с ушами.

– Не юродствуй.

– Роста небольшого, неприметный какой—то. Во, – обрадовался допрашиваемый, – если присмотреться, то ногу он приволакивал, а вот какую не припомню.

– А мог Васька Еремеева того?

– Чужая душа потёмки, а что там, – он вздохнул, – кто знает. Хотя Васька мне с хитрицой показался, молчал больше.

– Может наговариваешь?

– На что мне! Нешто я зверь бесчувственный! – Фаддейка даже руками замахал. – Мне без убивства дел хватало, сколько в наших краях купцов развелось да крестьян с открытой варежкой. А ты, господин хороший, найди душегуба. Больно Гришка добрый был.