Эллина Наумова - Прихожанка нарасхват

Мы шли по диагонали большого, кое-где утыканного грибками и горками прямоугольника земли, напрямик. Справа маячили ряды кирпичных и железных гаражей, за которыми возвышалась приличная с виду четырнадцатиэтажка. За ней простирался пустырь, испещренный тропками к троллейбусной и автобусной остановкам и метро. Меня всегда поражало, как бестолково передвигаются люди. Казалось бы, выбери кратчайший путь и следуй. Но нет. Утоптанные не одной парой ног дорожки немыслимо петляли, словно уводили в никуда и возвращали из ниоткуда. Парню следовало объяснить, что до поездов по подземному переходу тащиться было порядочно. И, если везло с наземным транспортом, мы предпочитали пользоваться им одну остановку. Я незаметно ощупала карман. Денег в нем, разумеется, не выросло, зато, проездной на метро спутнику можно было подарить.

Где-то впереди раздались возбужденные мужские голоса – смех и бравурные выкрики. Парнишка заметно ссутулился, втянул голову в плечи и легко подтолкнул меня в темное узкое пространство между гаражами, которые мы собирались миновать. Я-то вписалась, а вот Пончик обо что-то споткнулся аристократической лапой и базарно заблажил.

– Умолкни, собака-бояка, – сдавленно велел провожаемый.

Чтобы сохранить наше укрытие в тайне, я спустила Пончика с поводка. Скандальный пес ринулся назад к подъезду с истерическим гавканьем, будто звал на помощь.

– Переждем здесь, пока враги пройдут, – тихо объяснил свой маневр парнишка.

– Да, да, – успокоила я его. – Надеюсь, к тому времени и Пончик вернется. Иначе придется беглеца искать. Нескладно как-то получилось, ведь хотели проскочить незаметно.

Мальчика явно трясло. Он вопросительно посматривал на меня, будто внутренне порывался, но не решался что-то сделать. Мне стало его нестерпимо жалко. Он пытался геройствовать, а героизм его заключался в том, чтобы не заплакать. Почти мужчина. Полезен ли ему этот опыт отчаяния от собственной слабости? Не повадится ли он вымещать свои обиды на беззащитных? Надо было напомнить ему о светлых сторонах бытия, растворить его личный негатив во всеобщем позитиве, как выражается один мой знакомый меланхолик. И меня понесло. Он нервозно прислушивался к неумолчному гомону подгулявшей компании, а я разглагольствовала о количественном преобладании хороших людей над плохими, чести, совести, достоинстве, душевности и духовности. Я надеялась, что загнанный человек выберет что-то, подходящее именно ему и именно в данный момент.

Я увлеклась. Сама поверила, будто все доброе и чистое хранит нас, вынужденно застрявших между замерзшей ноябрьской грязью и мелкими синими звездами. Поэтому, когда юноша притянул меня к себе и грубо предложил кончать базарить и пошустрее трахнуться, я оторопела.

– Спятил, мальчик? Я с тобой по-человечески. А ты?

– А я че? Сама подвалила.

И только тогда я сообразила, кем на его неуловимый бегающий взгляд являлась. Двадцатишестилетней сексуально озабоченной шизухой, снимающей во дворе юнцов. Я начала активно вырываться и обнаружила, что руки у малолетнего чудовища крепкие, и мужичком от него разит за версту.

– Немедленно отпусти, или я заору.

Мы стояли близко друг к другу, замахнуться он не мог, поэтому ударил меня по щеке слабо и неуклюже. В глазах обидчика метнулось сомнение, будто он не был уверен, стоило ли меня бить. Я вывернулась и быстро пошла по тропинке к дому. Он поравнялся со мной, попытался поймать за руку, грязно выматерил. Я шагала вперед, глядя под ноги, наращивая темп, но, стараясь не бежать. Постепенно он отстал. Ко мне, поскуливая и виляя хвостом, бросился Пончик. Я погладила пса и оросила его качественно обработанную парикмахером макушку первой и последней по возникшему поводу слезой. Отвела родовитую тварь хозяйке, категорически отказалась от чая и не заметила, как очутилась на своем диване. Мне бы задыхаться от негодования, а я ничего, кроме гнетущего удивления не чувствовала.

Вскоре шок миновал. «Сволочь, подонок, мразь, – забухтела я, – урод безмозглый». Но уже через несколько минут выяснилось, что мне на него наплевать. Он был данностью, улучшению подлежал, но не поддавался. И абсолютно правы те, кто прилагает максимум усилий, чтобы прожить жизнь, не сталкиваясь с подобными типами. Я впервые не испытывала благоговения перед людьми, возящимися с трудными подростками. Подумала: «У них же у всех поголовно – мания величия. Нормальный человек никогда не возьмется исправлять столь очевидный брак. Те, кто этих выродков использует, гораздо умнее и честнее». Я понимала, что порю чушь, которая меня не утешит. Мне была неприятна столь скорая переоценка незыблемых, казалось бы, ценностей, едва тронули мою собственную шкуру. Но, что делать, если серьезно волновала себя я одна. Дебилка! Пристала к дворовому хулигану и предложила ему защиту от него же! Воистину, «все это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Да не грустно, а мерзко и гадостно. Во-первых, что же я из себя внешне и интеллектуально представляю, если сопляк посмел такое вытворить? Во-вторых, невыносимо было представлять, как завтра он примется показывать на меня пальцем и рассказывать приятелям: «Продинамила меня, сучка, и получила по морде». Не знаю, почему в тот момент меня вдруг озаботила репутация в среде подобных ему недоносков. Наверное, я уже догадываюсь, что мир на три четверти состоит из таких созданий, хоть и не признаюсь в этом ни себе, ни другим.

Я вспомнила, как отдавалась будущему мужу. Он, обольщая, сбивчиво втолковывал мне, что можно и удовольствие получить, и девственность сохранить. «Нет, давай полностью и бесповоротно. Бога не обманешь, а на людей мне чихать», – лихо поддалась соблазну я. Теперь подумалось: «Муж, пусть мы и в разводе, к моим проблемам относится трепетно. Он крутой бизнесмен, и его охранникам ничего не стоит разобрать гада на запчасти». На секунду стало весело, а потом я снова приуныла. Поведать экс-супругу о своем дворовом вечернем похождения никогда не решилась бы. Еще изолирует меня от сына. Он и так боится, что, я забиваю голову ребенка «сплошным гуманизмом», вроде того, что проповедовала за гаражами.

Вынуждена признаться, что мужа, как потенциального защитника и мстителя, я вспомнила, но у меня и мысли не возникло пожаловаться любовнику, полковнику полиции Виктору Николаевичу Измайлову. Этот не стал бы лечить мои расшатанные нервы в дорогой клинике. Он из милосердия придушил бы меня – быстро и почти безболезненно. Потому что надежд на мое выживание при склонности к столь дурацким выкрутасам у него почти не осталось.

Не сумев доказать себе, что мальчишка недочеловек, я стала вспоминать зрелых образованных людей, которые вели себя примерно так же. Приплела сюда и профессоров, оценивающих на экзаменах качество совокупления с собой, и начальников, домогающихся смазливых подчиненных выговорами и лишением премий, и мужей, часто в сущности насилующих жен… Не то. Мне не давала покоя собственная проявленная инициатива. И еще час я занималась самоедством. Слышала, будто голодные попугаи питаются собственными клювами. Бр-р-р. Но из той же оперы. Засыпая, подвела итог: надо было не выпендриваться, а приложиться к спирту Настасьи. А то: «Я от вашего чистого медпродукта дурею»! Куда дальше дуреть? Тогда у меня хоть оправдание было бы – пребывала во хмелю, неадекватно воспринимала окружающих. Я снова обалдела. Полночи колупать душу, чтобы кончить таким выводом? Обалдевшая и заснула. И отдыхала без тревожных сновидений. Не зря Измайлов называет меня крайне легкомысленной особой.