Ольга Постнова - Проклятие дьяка Лютого

Стоял он в отдалении от «генеральских» домишек, на возвышении, отгороженный от любопытных глаз разросшимся диким садом. Со стороны дороги открывалась лишь небольшая часть двора и каменная стена, – единственная сохранившаяся от всего имения баронов Гальтских.

Некоторые, из числа дачников, пытались намекнуть Кондрату на продажу дома, но заведя разговор однажды, более к теме беседы возвращаться не смели, а при встрече с хозяином «утомительной для молодого холостяка недвижимости» робели и, кивнув издалека в знак приветствия, спешили по своим делам.

Жил Кондрат скромно, вел хозяйство по-мужски основательно, внимания на мелочи не обращал, а на дачников махнул рукой: много ли понимания можно ждать от чужаков? Так и дожил бы Икона до скончания своего срока, оберегая «Иконову избу» и завещая делать тоже детям, внукам, и правнукам. Но случилась оказия…

Десять лет назад неожиданно для всех объявился последний отпрыск баронов – Роман Владимирович Сайкин. Ему потребовалось много времени, терпения и сил, чтобы восстановить титул и на законных основаниях заявить о себе, как о носителе фамилии.

Будучи человеком ленивым до сочинения лжи, он честно признался любопытствующим сотоварищам: возвращение титула – это новые знакомства, определенный круг общения, широкие возможности – выгодно.

Бывший Сайкин, а ныне Гальтский, и сам не предполагал, чем обернется его спонтанно предпринятый визит в Полончаки. Поездка, задуманная для увеселения, закончилась рождением тайны. Гальтский любил рассказывать об этом долгими зимними вечерами, пытаясь отыскать разгадку, живописуя свои ощущения.

«Чем ближе подъезжал я к деревне, – признавался он, – тем тягостнее становилось на душе, дорога наводила тоску, и возникало мучительное желание вернуться. С каждой минутой душевная маята перерастала в тревогу, а та обращалась в страх, и морозец ужаса уже прищипывал кожу. Я ощутил сильное сердцебиение, в висках застучали молоточки, мышцы одеревенели, перехватило дыхание, и пропал голос, руки задрожали, а лоб покрылся холодной испариной. Мне впервые приходилось чувствовать себя столь скверно: было противно, стыдно вспоминать свое недавнее веселье, вызванное решением о поездке. И теперь собственное легкомыслие кажется мне неизвинительной пошлостью. Это было странно, друзья мои, очень странно.

Дурные мысли рассеивали внимание и мешали любоваться открывшимися картинами природы. Мне казалось, будто встреча с неизведанным состоялась, только я проглядел, не понял и проиграл, а теперь отыгрываться поздно – финал. От этой мысли пришло успокоение, схожее со смирением перед неизбежным. К дому я подъехал без трепета. Страх отступил, и я обещал себе непременно разобраться с причиной приступа малодушия, как только уляжется душевная сумятица».

Прошло десять лет, а барон так и не занялся выполнением данного обещания. «Каждый имеет право на свою маленькую тайну, смысл которой скрыт ото всех и даже от носителя этой тайны», – говорил он, завершая свое повествование и утешая слушателей.

«Всем своим существом, – говорил Роман Владимирович, – понял я одно: больше искать нечего, дальше бежать некуда – здесь моя судьба».

Первый визит барона стал событием, почти приключением, в размеренной до скуки жизни Кондрата Ивановича. Не расположенный к сюрпризам, Икона, поначалу принял гостя насторожено. Роман Владимирович и не рассчитывал на радушный прием. Поток дерзостей, перемежающихся с ворчанием перенес спокойно, без обид. Мягкий характер барона и миролюбивый нрав постепенно сгладили отношения до степени товарищества.

Гальтский сразу же, при знакомстве, увидел в Иконе человека достойного, серьезного, не обременительного в общении и полезного в хозяйстве. Позже обнаружились и общие идеи, нашлись темы для дружеских бесед. Кондрат разделял пристрастие Романа Владимировича к той части отечественной истории, которая касалась возрождения имения.

Мало-помалу, в душе Иконы возникло странное чувство привязанности к барону. Кондрат с большим любопытством наблюдал в своей душе зарождение симпатии к человеку для него постороннему и, одновременно, близкому; словно, из далекого долгого путешествия вернулся давний приятель, чьи черты время вычеркнуло из памяти, вписывая туманный образ в картины сновидений.

Просьбы нового барона продать ему «Иконову избу», Кондрат после долгих уговоров и размышлений счел справедливыми. Если Иконы не смогли сберечь само имение Гальтских, значит, надо уступить половину своего жилища.

На полученную от сделки сумму Кондрат Иванович купил квартиру в городе, но остался в Полончаках, поддавшись на уговоры нового барона, оказавшегося совершенно не готовым к деревенской жизни: Гальтский каждый раз при растопке голландки рисковал сгореть заживо.

Роман Владимирович потратил немалые средства, приводя фамильное имение в порядок. Обидно – деньги закончились гораздо быстрее, чем предполагалось, и работы пришлось прекратить. Однако мечта о восстановлении имения в первозданном или приближенном к первозданному виду Романа Владимировича не покидала. Икона поддерживал планы нового хозяина, но были моменты, которые откровенно огорчали, а порой раздражали Кондрата.

Друзья барона, частенько гостившие в доме, приносили немало хлопот. С мужским гостевым сообществом Кондрат скоро смирился, а вот с Ларисой Макарьевной Сопшиной-Мазурко, приезжавшей отдохнуть на недельку-другую, отношения который год оставались весьма натянутыми. Ситуация осложнилась после появления Аделаиды, невесты Гальтского.

Лариса с трудом переносила присутствие других женщин, и Кондрат, наблюдая страдания будущей супруги барона, не торопился приглашать собственную нареченную, Линочку, в Малые Полончаки. Да и необходимости не было: в его распоряжении – городская квартира, куда он намеревался переехать в самом ближайшем будущем. Жизнь, как казалось Кондрату, только-только начала налаживаться, да странная выходка Рубцова нарушила все планы. Было еще одно обстоятельство, ломающее плавные линии запланированного будущего, но Кондрат Иванович предпочел забыть то, что исправить невозможно.

***

Ссора разгорелась из-за пустяка и обиднее всего, что разгорелась она во время завтрака, угрожая испортить настроение на весь день.

– Еще более ужасные события? – возмущенно взвизгнула дама в лисьем манто, выстрелив взглядом в Кондрата Ивановича. – Еще более , вы сказали?

Иногда Кондрату хотелось спровадить Ларису Макарьевну Сопшину-Мазурко ко всем чертям или хотя бы заставит замолчать. Пока Икона мечтал о тишине, Лариса Макарьевна, сидевшая за столом слева от Гальтского, продолжала звонко верещать барону в ухо.