Юлия Петрова - Иняз

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула.

– Привет!

Показалось широко улыбающееся лицо Насти – блондинки из общежития.

– Привет, – ответила я, стараясь справиться со слезами, готовыми вот-вот покатиться из глаз.

Да… только начни себя жалеть, тут же нюни сами собой распускаются.

– Ты чего тут одна грустишь?

– Представляешь, забыла диалог подготовить. Эльвира наша меня чуть не съела, – я криво улыбнулась, силясь изобразить, что мне плевать.

– Ой, ну я не могу. Ты на втором курсе и все еще из-за этого переживаешь. Тут система такая – есть студентов поедом. Ты ж понимаешь, дамочки-то наши, преподавательницы высокочтимые, практически все не замужем. Надо ж отыграться на ком-нибудь. А студентки – самое оно, чтобы безнаказанно отыгрываться.

Я улыбнулась. Такое объяснение мне не приходило в голову.

– Мне наша знаешь, что недавно сказала? – продолжила Настя. – «Ах, у тебя еще румянец во всю щеку! У студентки, которая учится на инязе – и учится, как надо, румянца во всю щеку быть не может». Вот так-то.

– Слушай! – воскликнула я. – Наверное, зря я сюда поступила. Я понимаю, когда призвание у человека – стать суперклассным переводчиком или учителем английского. Тогда не жалко и ночами не спать. А я…

Я посмотрела на Настю. Она, казалось, не слышала меня, ушла в себя, что называется. Мы помолчали с минуту, а потом Настя вдруг сказала:

– Я вообще-то хочу работать ветеринаром. Чудовищно хочу. Но папка сказал, что не дело это – коровам хвосты крутить. Типа, зря они, что ли, в гимназии с уклоном на иностранные языки меня учили.

Настя посмотрела на часы.

– Слушай, пара-то уже началась.

Я помчалась в аудиторию, и, к счастью, успела туда раньше Эльвиры.

Когда занятия закончились, и я вернулась в общагу, вахтерша сообщила, что меня возжелал вдруг увидеть комендант. Кабинет Ивана Васильевича располагался на втором этаже. Туда я и направилась, думая, что мне, может быть, тумбочку другую хотят выделить или спросить, как я устроилась в 802-й.

Я постучалась, услышала приглашение войти и открыла дверь. Первым, что бросилось мне в глаза, оказалась лысина Ивана Васильевича, писавшего что-то в толстом журнале за столом. Я поздоровалась и встала у двери в ожидании, пока лысина (на манер избушки на курьих ножках) превратится в лицо.

Наконец комендант поднял голову. Я сдержала улыбку – ну, забавно же, он явно не помнил меня и не знал, зачем я пришла, поэтому каким-то невообразимым образом пытался и ласково улыбаться своими похожими на оладьи губищами и на всякий случай грозно сдвигать брови.

– Я Ольга Перова из 802-й комнаты. Мне сказали, вы просили меня зайти.

Губы-оладьи приняли нейтральное положение, брови сдвинулись сильнее. Я удивилась: неужели у него так быстро появился повод на меня сердиться. Я ж только заселилась.

– Ольга Перова, значит. А скажи-ка мне Ольга Перова, что это у тебя за посещения вчера имели место не по регламенту.

Мне понадобилось время, чтобы вникнуть в смысл столь витиевато построенной фразы. Наконец, я сообразила.

– Ко мне заходил знакомый вчера.

Я все еще не вполне понимала, в чем проблема.

– Ольга, ты не одна в комнате живешь. Поэтому будь добра встречаться со своими знакомыми мужского пола за пределами жилых комнат.

И тут я поняла. Ира и Лариса нажаловались. Настучали на меня самым бессовестным образом.

Я закипала. Прямо чувствовала, как бурлит и клокочет внутри негодование. Чтобы оно не вырвалось наружу, пришлось стиснуть зубы и молча слушать, как меня отчитывает комендант. Отчитывает, а сам пялится серыми маслянистыми глазками. Небось, с удовольствием зашел бы «не по регламенту».

И все-таки я сильная женщина. Недаром моя подруга Танька так говорит. Я выслушала все, даже не пискнув, даже не состроив гримасу, а потом вежливо попрощалась и ушла. Видимо, «по регламенту» я должна была произнести что-то вроде: «Извините, Иван Васильевич. Такое больше не повторится». Но я не произнесла. В конце концов, я не сделала ничего плохого.

Я шагала по лестнице, совсем как солдат – боевым решительным маршем. Шагала и представляла, как сейчас выскажу все этой Ире и этой Ларисе. Все-все, что накипело. Фифы какие. Вдвоем они, видите ли вы, предпочли бы жить. Я тоже бы много чего предпочла, чего нет, – чтобы соседки по комнате со мной нормально разговаривали, чтобы не переглядывались многозначительно, чтобы не строили из себя принцесс высокородных.

Я не знаю, почему я не поехала на лифте. Я даже не проверила, работает ли он или торчит по своему обыкновению в темной шахте без движения. Наверное, я интуитивно понимала, что марш со второго на восьмой этаж успокоит меня немного. Все-таки в том, чтобы клокотать от злости, мало приятного. И действительно, на шестом этаже я почувствовала, что мне гораздо легче. Я начала надеяться, что, может быть, даже удастся удержаться и не вцепиться Ире или Ларисе в волосы.

Как только я так подумала, моя нога соскользнула со ступеньки и как-то странно вывернулась. Я потеряла равновесие и пребольно шлепнулась попой. Из глаз брызнули слезы. Да что же это за день такой!

Я сидела на ступеньках и размазывала по щекам тушь, когда услышала, что с верхних этажей кто-то спускается. Понятное дело, мне не хотелось, чтобы меня видели такой вот зареванной мямлей. Я попыталась встать.

– Ай-я-яй! – вскрикнула я и снова села на ступеньки.

Наступать на одну ногу было очень-очень больно.

Шаги приближались. Теперь уже я понимала, что по лестнице скачет ребенок. Легонькие шажки напомнили мне про Любу. Через несколько секунд я убедилась в том, что это и была она.

– Оля! Ты упала? – воскликнула Люба, по-детски растопырив руки в жесте отчаяния и округлив глаза.

– Я оступилась, – объяснила я.

– Ты наверно ногу сломала?

– Да нет, Люба, я просто ушиблась немного.

– А почему ты тогда здесь сидишь, – не унималась девчонка, – пошли к тете Клаве, она посмотрит, что у тебя с ногой. Тетя Клава медсестрой работает, когда здесь не сидит.

– Какая тетя Клава? – уточнила я, хотя в тот момент единственное, что меня интересовало, – так это, смогу ли я доковылять хотя бы до лифта.

– Тетя Клава – вахтерша наша, – растолковывала мне девочка.

Она стояла на две ступеньки выше того места, где я угнездилась, словно клуша. Чувство жалости к глупой тетке, не способной даже по лестнице нормально подняться, могло в любой момент излиться слезами из детских карих глазенок. Однако я видела в Любиных радужках и еще что-то – прячущуюся где-то глубоко уверенность, что все идет как надо, что все правильно. Впрочем, такой издерганной неудачнице, как я, еще и не такое могло привидеться. Надо ж, что в голову приходит, стоит только больно попой удариться.