Николай Старинщиков - Волчий корень

Семеновна оправдывалась: перепутала дни, поэтому на суд не явилась. Двое сидят за решеткой – какие уж тут мозги!

– Прости, Ваня, – вновь обнимает она мужа.

Слава богу, один теперь дома. Еще бы сына вернуть, и можно жить не тужить. Но, кажется, крепко засел Олег. Суда не было до сих пор. Дело уже два раза продлевали, а конца его все не видно.

– Скидывай, Ваня, одежду и в ванну. Пахнет от тебя…

– Тюрьмой…

– Как же нам дальше жить, Ваня? Ведь не за что посадили…

Степаныч молчал. Один раз он уже выступил, после чего залетел в следственный изолятор. «Пора привыкать к несправедливости, – думал он отрешенно. – Или бороться, но по-другому…»

– Что же ты молчишь, Ваня. Скажи, что ты об этом думаешь?

Он бы сказал, но пока еще толком и сам не знает. Одно ясно: лишь холодный расчет способен привести к результату – ведь не станешь кричать на каждом углу: «Требую сатисфакции – за бесцельно проведенные в тюрьме месяцы и за судимость, подаренную насильно…»

– Ну. Скажи, что ли…

– Что я тебе скажу. Поживем – увидим…

И отправился в ванную. Не может он распространяться раньше времени. Все шарниры ему внутри раскрутили. Одно Степаныч знает точно: он не будет сидеть сложа руки. Для того он и отец, чтобы действовать в интересах сына. Не верилось раньше, что крапивное семя дало такие буйные всходы. Теперь он верит. И знает: не в почете нынче люди большого сердца. Еще он знает, что ничего ему неизвестно о местной милицейской элите и что надо восполнить эти пробелы.

С утра раннего Степаныч на ногах. Побрился, умылся и двинул в РУВД – засвидетельствовать свое почтение.

Начальник управления отсутствовал. Зато его заместитель Каракозов оказался на месте.

– А, Ваня… Какими судьбами? – спросил Каракозов безучастным голосом, с напряжением улыбаясь и поживая руку Степаныча.

«Ведь знает, подлец, историю, но прикидывается непомнящим», – мелькнула у Степаныча мысль. Притвориться убогим для бывшего опера было делом накатанным.

– Да вот. Откинулся недавно, – сказал Ефремов напрямую. Он помнил, для чего пришел.

– Не понял юмора. Ты чо сидел, что ли? Серьезно? За что, если не секрет? Надеюсь, не за изнасилование?

– Одному – не поверишь – хотел по рогам съездить, но промазал нечаянно. А жаль, – проговорил Степаныч с расстановкой. – Вчера из зала суда отпустили. Отмечаться теперь приходить буду. Как условно-осужденный. Кто у вас этим делом ведает?

Оказывается, ведали здесь все те же. Олечка-Котомочка. Точнее – подполковник милиции Ципкина Ольга Борисовна. Нрава начальница была необузданного и жестокого. Особенно, если дело касалось «контингента». Степаныч был для нее теперь тоже «контингент».

– Сын у меня сидит, – продолжал скорбным голосом Степаныч, – суда нет до сих пор…

– Это от нас не зависит.

– Понятно, что не от вас…

В отношении данного факта Каракозов оказался наслышан. Как же ему не быть в курсе дел, если он только тем и занимается, что руководит криминальной милицией. Он ползал глазами по столу: сказать нечего, но и выгнать – не выгонишь. Все-таки вместе «пахали» когда-то.

– В общем, к Ципкиной ступай, – выдавил наконец Каракозов, притягивая к себе папку с документами и делая вид, что начальству некогда.

Ефремов, холодно улыбаясь, вышел из кабинета.

Каракозов отшвырнул от себя бумаги. Ему вдруг всё внезапно надоело. Ходят тут разные. Попался – теперь будет елозить туда-сюда, глаза мозолить.

«Сын у него сидит, суда нет до сих пор… – ехидно подумал Каракозов, вспомнив скорбный голос Степаныча. – Сам насилу вылез, а вот сын – это едва ли. Туда ведь только попади. По окончании срока опять накинуть можно. Однако в отношении этого типа надо ухо востро держать. Тот еще сукин сын…»

Перед Ципкиной дверью Степаныч остановился и прочитал расписание работы. В неприемный день угадал. На всякий случай толкнул дверь и вошел внутрь – вот он, пришел, здравствуйте!

– Неприемный день! Читать надо! – рявкнула Ципкина, не поднимая головы от стола.

Она была абсолютно уверена, с кем имеет дело.

– Извини, Борисовна. Думал, за одним уж… – оторопел Степаныч. Он так и не привык к ее буйному характеру. А бывшая медсестра и не умела по-другому.

– Ты, что ли, дядя Ваня?

– Он самый.

– Чо тебе?

– Осудили меня…

– Етит твою… Как ты попался-то? А-а! Вспомнила. С этим у тебя. Ну, ясно. Чо ты так-то? Надо было, чтобы слетел с этажа. Баран несравненный… Как там Серафима твоя? Работает все? На пенсии? Это хорошо. А я думала, она все в школе своей. Детишек учит. Давай документы.

Степаныч протянул копию приговора. Ципкина прочитала и вернула. Мог не приходить: приговор не вступил в законную силу. Через десять дней надо явиться.

– Я так пришел, – пояснил Степаныч. – К Каракозову зашел. Молодежь кругом одна. Никого не знаю почти…

– Да… Народ теперь у нас другой, – согласилась Ольга. – Так что позже приходи, потом и поговорим. Иди, мне некогда.

Вот так. Быстро и без лишних сантиментов. По крайней мере, понятно.

Ефремов послушно вышел и медленно побрел по длинному коридору. Следственный отдел помещался в этом же здании, но только в другом подъезде. Степаныча туда не тянуло. Он не хотел встречаться с Бнатовым. Хотя следовало бы. Надо было узнать о сыне – слишком долго с ним разбираются. Серафима ездила недавно в СИЗО с передачей. Почти все возвратили. Не хочет, сказали. Аппетит пропал.

Степаныч опустился на первый этаж и сел на скамейку рядом с просторным окном. Стекла смотрели во двор. На заснеженной площади стоял милицейский транспорт – «уазики» вперемешку с «жигулятами». Во двор заезжали и выезжали гражданские машины, ходили в штатском и в форме люди – в основном, мужского пола. Никого из них Степаныч не знал. Сказано, молодежь одна собралась. А те, кого и знал молодыми, теперь вряд ли признают в Степаныче прежнего Ваню. Изросли напрочь все. Да и не к чему Степанычу лишняя слава. Зато он знает Бнатова и еще двух оперов.

Ефремов, закинув локоть на подоконник, продолжал смотреть во двор, бегая пальцами по крашеной поверхности.

За окнами прошла и остановилась иномарка. «БМВ». «Боевая Машина Вымогателей». Кажется, так называют машину.

Водительская дверь отворилась, и на свет божий вылупился начальник районного управления Прахов Николай Николаевич. Сам водит машину. Возможно, это его личный транспорт. Что он, бедный? Все-таки начальник РУВД. Может себе тоже позволить.

Ефремов внимательно посмотрел на государственный номер. Он не имел специальных признаков. Обычный общегражданский номер, выдаваемый для остальных смертных граждан. Получается, что машина милиции не принадлежит. Значит, она его собственность.