Сергей Попов - Виселица для жирафа. Иронический детектив

Вдохновленный этой мыслью, я полез в карман, достал все имевшиеся там деньги, выложил их на ладонь и спросил: «Хватит?» – «Хватит! Хватит!» – засуетился старик, сгребая купюры. Я держал в руках на редкость сексапильную курицу – напоминание об Алие и вдруг со страхом подумал: «Не бывать сегодня забвению души, не бывать впервые за много лет, короче, нет у меня сегодня четырех бутылочек пивка на ночь».

Янга после того, как смолотила полкурицы и накувыркалась в кроватке, неожиданно заявила, что ей надоело после наших свиданий куда-то уходить и придумывать для родителей всякие небылицы о том, где она была и почему не хочет есть, и вообще она заявила, что не будет учиться, а ее мечта стать домашней хозяйкой. Одним словом, она намекала на то, что я должен сделать ей предложение выйти за меня замуж. Это было не в первый раз. Раньше в таких случаях я заявлял ей, что не намерен вступать в брак, и она надувала губки, одевалась и уходила, хлопнув дверью, правда, потом сама звонила первой приблизительно через два дня, и все возвращалось на круги своя.

Но сейчас, в свете последних событий, я вдруг подумал: «А почему бы мне не сделать человеку приятное, взять да и жениться. Янге замужем хорошо, а мне в браке мучиться не долго – все равно скоро грохнут. Есть и прямая выгода: если я женюсь, то на могилу ко мне будет приходить молодая вдова, вся в черном, цветочки там разные сажать, а так лежи один и зарастай бурьяном. И я вдруг решительно заявил, что если она хочет, то я хоть завтра женюсь на ней. Девушка, счастливая, упорхнула за дверь.

Я остался один. Необходимых для забвения четырех бутылок пива, повторяю, у меня не было, и поэтому я решил готовиться к завтрашней репетиции, открыл томик Пушкина и почему-то наткнулся не на «Маленькие трагедии», а на письма. В глаза мне бросилась строка, обращенная к приятелю: «… участь моя решена, я женюсь…».

Интересно, а что будет с моей Янгой после того, как она станет вдовой? Эта мысль почему-то не оставляла меня все то время, пока я добирался до работы. Она, что, до конца своих дней будет жить одна и ездить ко мне на могилку по субботам? – Конечно, нет. Поплачет какое-то время, а потом жизнь возьмет свое. Найдется ухажер, которому приглянется молоденькая вдовушка. Он станет волочиться за ней, возможно, даже без серьезных намерений, а так, ради спортивного интереса. Вот и сейчас к ней клеится какой-то Либерман, ее начальник с фармацевтической фирмы, хотя и женатый, а то и дело предлагает проводить после работы. Так это я еще жив. А когда меня не станет, тогда совсем караул: все эти либерманы сразу слетятся на Янгу, как мухи на мед. Где уж тут устоять молодому неопытному созданию?!

«Стоп! – вдруг скомандовал себе я. – А ведь и Пушкин женился почти на ребенке: Гончаровой-то было лет всего ничего. Наверное, он, сидя в Болдино перед собственной свадьбой, думал о том же, о чем сейчас думаю я, – о том, как мимолетны и неглубоки чувства еще совсем юной девицы. Тогда почему все те козлы, которые ставили на сцене «Каменного гостя» до меня, утверждают на роль вдовы убитого Командора актрису, которой почти под сорок? Бездари они оттого и утверждают на эту роль разных старух, – пришел к заключению я, и сделал единственную запись в своем режиссерском блокноте: «Дона Анна должна быть почти ребенком!» Этим ограничилась моя подготовка к первой репетиции.

Придя в театр, я решил первым долгом позаботиться о собственной безопасности. Первым делом следовало создать живой щит между собой и маньяком. Для этого актеры должны были сидеть плотным кольцом вокруг режиссерского пульта. За пультом находился я. В этом случае маньяку будет сложнее до меня добраться, чтобы полоснуть ножом, как мою предшественницу. Оглядев зал, я, к собственному ужасу, увидел, что члены труппы сидели, кто где хотел: одни в первом ряду, другие в середине зала, третьи в самом его конце. Их немедленно следовало как-то собрать в одну точку вокруг меня. Но как это сделать? И вдруг меня осенило. «Друзья! – обратился я к коллегам по цеху, – я не хочу, чтобы наш спектакль стал продуктом только одной творческой мысли – моей. Я хочу, чтобы по завершении работы каждый из вас мог сказать: „В сделанном есть и моя лепта“. Короче, я буду охотно принимать во внимание подсказки, советы, творческие находки каждого из вас, поэтому прошу сесть ко мне поближе, а лучше сядьте вокруг меня, чтобы образовалось интеллектуальное кольцо, я бы даже сказал энергетический круг». Трюк удался: актеры охотно повскакивали со своих мест и со словами «сотворчество – это прекрасно!» устремились к режиссерскому пульту и заняли места вокруг меня. Кто-то даже воскликнул: «Это будет настоящий студийный спектакль!» – «Во, во, – подхватил я, – спектакль будет и настоящий, и студийный, и созданный в сотворчестве». Я внимательно осмотрел образовавшийся вокруг меня живой щит и с удовлетворением отметил, что маньяку с ножом сквозь него до меня не добраться. Я положил на пульт свой блокнот, открыл его в том месте, где была сделана единственная запись, и вдруг неожиданно для себя стал перед фактом, что я должен что-то говорить собравшимся. Но что?

Из затруднительного положения меня вывел помощник режиссера. «Вам принести чай или кофе?» – спросила она. «Кофе», – ответил я. «А вот Алла Константиновна всегда пила чай, – с горьким вздохом сообщила помреж и добавила, – и еще она грызла сушки, когда нервничала». Я сообразил, что речь идет о моей предшественнице, которая в отличие от меня не удосужилась оградить себя от злоумышленника плотным людским кольцом. Поэтому я ответил: «А я вообще не нервничаю. Я спокоен как удав». – «Вот это правильно!» – услышал я у себя за спиной надтреснутый женский голос. Я обернулся. Это была прима театра. «Хотите, я вам кофе сварю. – елейным тоном спросила она. – Я очень хорошо это делаю». Я одобрительно кивнул головой, а сам подумал: «Заискивает – боится роль не получить. Ведь новая метла метет по-новому». Пока мне варили кофе, помощница режиссера что-то еще плела про привычки покойной Аллы Константиновны. Я с пониманием кивал головой, артисты вокруг меня сокрушенно вздыхали. Наконец, кофе был подан, я сделал первый глоток, и у меня тут же от волнения ком застрял в горле. Я понял, что в чашке не только кофе, но и какая-то отрава. Слава Богу, что я не успел много отхлебнуть и сразу закашлялся. Я поставил чашку на место, несколько рук стучали меня по спине, а я мучительно соображал, что делать дальше. Да, в этом кофе какой-то яд. Кофе принесла мне прима. Можно взять ее сейчас же с поличным. Но какое предъявить обвинение? Попытка отравить сотрудника спецслужб? Таким образом, я обнаружу себя раньше, чем распутаю порученное мне дело. В нашем ведомстве это запрещено. Если я так поступлю, меня все равно отправит на тот свет не эта сука, а кто-то другой. Так что лучше сделать вид, что я просто поперхнулся, а в содержании поданного мне напитка ничего необычного не было. Знать, от кого исходит угроза, – это верный шанс предотвратить ее. А я теперь знаю.