Анатолий Музис - Колумбово яйцо. Из рассказов геолога

Приехали Игорь Кунаев, Виктор Голиков, Кирилл Белоусов и др. Как и мы, они не получили в Шемонаихе ни продуктов, ни денег, ни снаряжения. Мы их накормили, дали спальные мешки, чтобы они могли переночевать хотя бы одну ночь. Игорь спал рядом со мной и мы до полуночи разговаривали: вспоминали Ленинград, общих знакомых, кратко делились мнениями о последних прочитанных книгах и событиях на «материке».

А по палатке опять барабанил дождь и вдали шумела Бухтарма. Она вздулась, поднялась на 1 метр и уже начала заливать берега. Я боялся, что ночью зальет лагерь. Сегодня утром вода как будто стабилизировалась, но к вечеру поднялась еще. Она пошла по старице за нашим лагерем и мы очутились на острове. Днем еще можно было перебрести ставшую протокой старицу в сапогах, а вечером, возвращаясь из деревни в лагерь, пришлось уже пробираться по уступам прибрежных скал.

На Бухтарму страшно смотреть. Она с огромной стремительностью и напором несет мимо нас свои мутные воды. А облачность цепляется за верхушки низких гор. В общем, картина.

Вечером нам сообщили, что приехали (вернее, пришли пешком) алмазовцы. Они так злы на скверную организацию работ и на нас, за то, что мы приехали раньше и кое-что успели для себя сделать, что даже не пришли к нам в лагерь с «визитом вежливости». Впрочем, это их дело. Не хотят жить в тепле и сытости, пусть живут как знают. Сейчас они где-то в деревне пытаются вызволить своих лошадей из карантина (теперь новый срок – не 1,5 месяца, а неделя).

Сегодня же мы с Таней строили мой разрез на миллиметровке. Получается сложно и интересно.

Клавдия Ивановна кормит нас исключительно вкусно: жареная картошка с грибами, уха и пр., и пр.

Сизов веселит нас своими изречениями. Вот одно из них: – «Такса – собака строевая. У нее пятки вместе, носки врозь, все равно, как в строю стоит.» Не удержался, набросал о нем небольшой рассказик, назвал – «Лошадиная история».

Никак не могу приучиться вести дневник ежедневно. Когда много работы – устаешь и писать не хочется, когда работы мало одолевает лень, тоже не до дневника. Так что иные мелочи, примечательные и интересные, выпадают из поля зрения, остаются не зафиксированными. А ведь из таких «мелочей» и складываются иногда последовательные и грандиозные события. С другой стороны, прерывистое ведение дневника имеет то преимущество, что, оглядываясь на прошедшее время, можешь как-то осмыслить события, обобщить и записать не только пост-факты, но и выводы. А выводы относятся прежде всего к людям и это самое главное и интересное. Вот я сейчас и попытаюсь восстановить события со дня предыдущей записи и дать одновременно некоторые выводы.

Пикетажка – полевой дневник

Наша жизнь в Берели протекала размеренно и без особых происшествий. Вода в Бухтарме поднялась, грозя затопить лагерь, потом уровень воды опустился; потом это повторилось еще раз, но особого волнения ни у кого не вызвало. Продолжались работы по составлению разреза. Большое «веселье» доставлял нам участок, составляемый Сизовым. О своем «методе» он рассказывал мне так: «Я отхожу от обнажения подальше и на глаз определяю, где песчаники, а где сланцы. Потом закрываю глаза, вытягиваю руку и иду туда, куда указывает палец. Если пачка, к которой я подошел, определена правильно, то все остальное тоже верно». И это при условии, что в разрезе мы выделяем прослои до 2-х см мощностью. Неудивительно, что в разрезе Сизова оказались песчаники и сланцы мощностью в 150—210 м (?). Но даже и при таких «наблюдениях» разрез Сизова представлял собой вопиющую неграмотность. В тот день, когда производилось сопоставление участков разреза, я ездил в Язевку за картошкой. По возвращении в палатку ко мне зашла Таня и в ужасе убеждала меня, что Сизова надо воспитывать и непонятно почему Шарковский так спокойно к этому относится. Я ответил, что переучивать (а точнее, учить заново) Сизова себе дороже и что Михаил возьмет от него что можно, а там видно будет: – «Сизов, – стихийное бедствие, – сказал я. – Тут уже ничего не поделаешь». Так шло время.

Погода – день солнце, два дня дождь, карантин на лошадей и др. привели Шарковского в такое дурное настроение, какого я еще никогда у него не наблюдал. Ему захотелось напиться. Он предложил мне составить ему компанию. Я сказал, что вдвоем это скучно. Он решительно отверг все остальное общество.

Единственный человек, который был приемлем – Олег, но он не пил. Мы долго не знали, как поступить. Пить одним в лагере – некрасиво и не по-товарищески, пить всем вместе – никакого желания и «горючего» мало. Наконец, Шарковский предложил: – Пойдем в гости. И мы пошли к Василию Филипповичу. Я пил мало и только коньяк. Шарковский пил коньяк и спирт. Ночью мы возвращались в лагерь и говорили бог весть о чем. Я «пожалился» ему, что Таня не считает меня геологом и спросил, как я прошел свой разрез?

– Не как геолог, – ответил он, – но и не как путешественник.

Следующий день у нас был выходной. Мылись в бане, готовились к отъезду. Это было 17/VI, a 18/VI – c утра занепогодило, к тому же удрали лошади. Ночью был такой удар грома, что я подумал – скала за рекой рухнула. Не только у нас в лагере, в деревне и то все проснулись. A 19/VI – под ясным солнечным небом мы вышли на Кокколь.

Слева направо: лабаз, балок, баня

С Берельского лагеря я тронулся первым – Шарковский назначил меня ведущим. Но уже за мостом мне пришлось передать свою вьючную лошадь Клавдии Ивановне и возвратиться разыскивать отставшего рабочего Толю II. Он, не проехав и 1,5 км, уже успел отстать и свернуть не на ту дорогу. Когда я вернулся, моя вьючная лошадь уже порвала уздечку и пыталась лечь с вьюком. И в таком духе пошла вся дорога. Я постепенно отставал, пропуская вперед вышедших вслед за мной караванщиков, подгоняя уставших и поднимая «падших», перевьючивая вьюки и т. п. На седьмом километре лошадь под вьюком с картошкой стала припадать на переднюю правую. Пришлось снять с нее вьюк. Как раз подвернулся Олег, картошку погрузили на его лошадь, а он охотно пошел пешком (кстати, еще о сборах: Олег впервые ехал верхом, Сизов оказался счастливым обладателем 6-ти пар обуви: тут были и калоши и тапочки, и ночные туфли и т. п. Олег сказал: – Семь пар сапог. Седьмая – Сизов. Таня не пожелала ехать на смирной лошади и взяла дикого «мустанга». В первый момент он сбросил ее, не дав даже сесть в седло, потом не давал седлаться, потом на него сел конюх казах Толя Ш.). В Язевке Олега сменили и так продолжалось до тех пор, пока нас не нагнали лошади, которых гнали порожняком. Тогда заседлали нескольких и все опять поехали верхом.