Владислав Вишневский - Аллегро

– Оу! – увидев, только и воскликнула гостья. – О, кей! – поставила точку.

Музыканты восхищенно переглядывались, ну, старшина, ну, орёл… Достал!

Действительно достал Хайченко, успел, не подкачал. А они там, за обедом, почти и забыли – честно говоря, об этом, а он, старшина, не подвел, не посрамил войска… хоть и обедом своим пожертвовал. Геройский поступок. Молоток старшина. Наш человек.

– Джаст э моумент, джелемен! – суетясь, меж тем, гостья открыла свою дорожную сумку. На непривычное для слуха обращение – джентльмены, все, переглянувшись, с удовольствием, душой откликнулись, как на красивую, вовремя вписывающуюся «вкусную» музыкальную модуляцию. Так уж это легко и непринужденно прозвучало из её уст, словно всю их жизнь джентльменами они и были. Да и как иначе оно могло быть, конечно джентльмены они, кто ж еще… И вообще, скажите, какой русский мужчина не джентльмен, если он, к тому же, музыкант, причем, военный, и чуть-чуть, условно говоря, пьян от неожиданного, грубо сказать, возможного флирта, проще говоря, предстоящего любовного приключения! Потому что всегда в поисках его, всегда в ожидании… А уж тут-то, в такой-то ситуации, да рядом с ней, и подавно джентльмены они, конечно джентльмены.

«Оу, йес!..»

Гейл, меж тем, не ведая какой она разлила – пусть и случайно – приятный бальзам на их мужские души, разложив пасьянс из кассет, выбрала одну, вставила в кассетоприёмник, уверенно нажала нужную клавишу.

– Ты где такое чудовище-то урвал, Константин Саныч? – с благодарной интонацией, тихо, как сам себе, поинтересовался дирижер. – Молодец!

– У дочек в школе… под честное пионерское выпросил. Ага! – только и успел шепнуть старшина, как два динамика мощно взорвались звуками.

Музыканты, сидя, вытянув шеи, вслушивались. Из динамиков децибелило что-то знакомое!.. Ааа… так это же… Словно подтверждая, с первыми же аккордами Гейл резко, как на пружинах, встала, поднялась, выпрямилась и торжественно приподняв подбородок замерла с рукой у левой груди, у сердца. Это же американский гимн! Да, точно, гимн Америки это. Их Гимн!..

Чужой, иностранный!

Госпожа лейтенант стояла перед российскими музыкантами вытянувшись. С серьезным, совершенно другим, незнакомым лицом и глазами, подернутыми глубокой мечтательной дымкой. В которых разливалась беспредельная иностранная гордость за свою страну – ту, страну! – горело чувство собственного достоинства – их личного достоинства! – безмерного превосходства… да-да, именно, превосходства! Невероятно! Что-то чужое в этом было, недоступное пониманию, обидное даже… Глядя на Гейл, хозяева не могли понять, откуда у столь молодой девушки такой большой букет богатых, но неизведанных ими чувств. Причём, музыканты видели, их-то не проведешь, ни тени игры, ни тени театральности у девушки в данный момент не было. Только Гейл и та музыка были началом и продолжением друг друга, были – одним целым . Невероятно! Это вызывало хоть и неосмысленный внутренний протест, но и уважение. Интерес и уважение. Как лёд и пламень! С запозданием, но дипломатично, только из уважения к чужим обычаям, к музыке, первым поднялся дирижер, за ним поднялись и остальные. Стояли молча! Вежливо! Понимающе… Незаметно от неё переглядывались.

Если говорить откровенно, то и у нас люди под звуки гимна встают на разных торжественных мероприятиях. Музыканты это знают. Видели. Да-да, встают, поднимаются. Закон такой потому что Госдума приняла. Услышал – встань. Поднялся, не просто стой, слушай, а пой. Текст не помнишь – как это не помнишь?! – шевели губами, сойдёшь за патриота. Так даже многие думские члены делают. Главное, чтобы ты стоял и губами шевелил. Узаконенный ритуал такой. Но люди поднимаются всегда после президиума, как вместе. Состав президиума – подавая пример, сурово глядя в зал, поднимается солидно, чинно, с чувством исполненного долга. Присутствующие в зале, наоборот, громко хлопая крышками сидений, вскакивают чуть с запозданием. Суетливо и торопясь. Поправляя костюмы, платья, стесняясь своей нерасторопности. Смущаясь обязательного элемента явной театральности.

Музыканты, вживую исполняя гимн, хорошо видят, как всегда это происходит. Видят фигуры встающих, их лица, выражения лиц, позы, взгляды по сторонам украдкой… чуть глуповатые лица-маски. И у тех, которые в президиуме и у других, которые в зале, лица всегда нахмуренные, озабоченные, как наспех надетые, как не той стороной и вверх ногами… Но таких лиц, как сейчас у этой девочки, у лейтенанта Гейл, никогда и ни у кого из них не было. Разница очень большая. Представьте: как будто она собирается есть свой любимый торт, который сама испекла, и, к тому же, сама его и выиграла на большом каком-то трудном и важном для нее конкурсе, сама выиграла! А у нас, тоже в руках торт, но бутафорский, который на период съёмок программы «А у нас в квартире газ…», нам дали подержать телевизионщики, после заберут. Гимн, получается, есть, а гордости нет. В этом и разница. Существенная разница, господа-товарищи. В формах и содержании… Существенная. Как и между словами: господин и товарищ! Нонсенс, парадокс, но факт.

Музыка гимна закончилась. Девушка, как просыпаясь, тряхнув кудряшками, улыбнулась всем знакомой уже улыбкой и произнесла – переводчик мгновенно перевел: «Это главная музыка моей Америки. Моей страны!».

– Да мы знаем, знаем, хорошая музыка, – дипломатично подтвердил дирижёр.

– Это великая музыка, великого композитора…

– Гейл, скажите, а вам какой наш гимн больше нравится, Александрова или Глинки? – Простецки вроде так, поинтересовался Левон Трушкин.

Гейл выслушала перевод, ответила:

– Мое мнение нельзя брать за основу, господа, я жительница другой страны, и у меня, как это сказать… еще мало жизненного опыта. И у нас с вами всё другое, разное: уклад, традиции, обычаи, политическая структура и формы, менталитет… Всё другое. И песни, и музыка… Но одно есть, наверное, общее – у нас и у вас есть своя Родина. У каждого своя. У нас Америка. Великая страна Америка! У вас своя родина: большая и великая Россия. Да! Правильно я говорю?

– Да-да, Гейл, Россия! – тоном конферансье на праздничном вечере, подтвердил старший прапорщик Хайченко.

– Не разгаданная сказка… – с явной ухмылкой, не громко, тотчас уточнил язва Кобзев. Но под укоризненным взглядом старшины оркестра, всё же поправился. – Ну, Русь, я же говорю! Россия!

– Йес, йес!

– Да-да, Гейл!

– И мы, американцы, любим свою страну, гордимся ею. Гордимся, что живем в стране равных прав и возможностей… – барабанил перевод капитан.

– У нас тоже демократия теперь… – попытался было шагать в ногу подполковник Запорожец.

– Была! – эту шпильку вставил, конечно, всё тот же Кобзев.