Елена Джеро - Лоб Желтый Карман. Место преступления: виа Аппиа Антика

– Маурицио! Поди-ка сюда! Полюбуйся, как твой брат втыкает родственникам нож в спину! Маурицио!

Все автоматически перевели глаза в конец аллеи, где стоял, прислонившись к дереву, младший сын графини и смотрел на Филиппо, который ползал по земле и рисовал что-то палкой. Услышав свое имя, он вскинул голову и, хлопнув племянника по плечу, зашагал к перголе. Мальчик, поднявшись с колен, посеменил за ним. Издалека их можно было принять за братьев: оба в темных сорочках и жилетах, брюках со стрелками и веником каштановых волос на большелобых головах.

По мере их приближения стали слышны звуки.

– Ты прост млоток, Фили! – восторгался Маурицио.

Единственный из всех отпрысков графини он остался жить в Риме и говорил на местном диалекте – романеско, откусывая часть звуков от половины глаголов и от всех имен. Кроме Аниного – от него не откусишь.

Помимо усекания слов, римляне многие сочетания звуков произносили вообще «не по-итальянски», использовали двойные гласные и согласные там, где по правилам одна, и вообще всячески коверкали язык. Но в целом получалось певуче. И если неаполитанский диалект можно было назвать сердцем итальянского, а миланский – мозгом, то римский, скорее, душой.

– Имни кого, гваришь, эт ранновесье?

– Равновесие Нэша названо в честь Джона Форбса Нэша, – бубнил подросток, глядя под ноги, – лауреата Нобелевской премии по экономике тысяча девятьсот девяносто четвертого года «За анализ равновесия в теории некооперативных игр» вместе с…

Маурицио засмеялся:

– Робе, твой сын оббяснил мне теорию игр! И я даж пошти ее понял! Ну глава! Прям Эйнштейн! Чао, Анна!

– Эйнштейн разрабатывал другую теорию – единую теорию поля, ее еще называют теорией всего, – монотонно начал мальчик, но отец его перебил:

– Филиппо, не мешай нам. Иди в дом или погуляй где-нибудь.

Сын, так же не поднимая глаз, повернулся и пошел своим неуклюжим механическим шагом обратно по дорожке.

Анна давно подозревала, что дело тут пахнет синдромом Аспергера, но муж все предложения показать ребенка психиатрам отметал на корню. Еще и злился. А на что тут злиться, спрашивается? Это ведь не его вина. Она специально в Интернете смотрела – причины заболевания не установлены. Да сейчас уже врачи говорят, что это и не заболевание вовсе, а отличие типа гениальности.

– Несправедлив ты с ним, Робби, – словно прочитав ее мысли, тихо сказала Патриция. – Им заниматься надо, а не гнать.

– Вот-вот, – поддержала воинственная близняшка, – заслал ребенка куда подальше – Оксфорд, мать родная, дальше только Йель! С глаз долой – из сердца вон, да? Теперь и с другими так же поступить хочешь? Кровь не водичка, дорогой брат, ее законы надо соблюдать!

Роберто медленно поднялся, словно извергающийся вулкан в замедленной съемке. Его напряженные ладони сжимались в кулаки и разжимались снова, словно пытаясь сдержать потоки пылающей лавы.

Но она все-таки выплеснулась на притихших помпейцев:

– Здесь. Решения. Принимаю. Я. Сам. Без посторонней помощи. И с домом, и с сыном. Который в Оксфорде больше не учится, – и так посмотрел, что никто и рта открыть не посмел для вопросов.

Казалось, сейчас продолжит зловеще: «А вы больше…», но вместо этого последовало спокойное:

– Синьор Бальдаччи, пойдемте, провожу вас.

Старикан, кряхтя, поднялся и, подцепив свой портфель, мелкими шажками зашаркал к дорожке, по которой недавно пришла Анна (вот оказывается, чей «Вольво»). Роберто в молчании поплыл следом.

Только когда оба исчезли в зарослях, за столом снова заговорили.

– Ну наконец-то! – потирая руки, изрекла Патриция. – Я ему уже два года твержу – не место там ребенку! Давно пора было его из Оксфорда забрать! Так ведь, Анна? (Ах, вот она о чем!) Анна неопределенно пожала плечами. Новость про университет она узнала только сейчас.

– Мальчик особенный у нас, а дети жестокие, – качала головой вице-президент концерна. – Я боюсь, его там обижали. Сколько раз я пыталась обратить внимание отца на его друзей!

Насколько Анне было известно, друзей у Филиппка не было, как, собственно, и врагов. У него также не было жалоб, синяков и рассказов о школьных буднях. Мальчик, казалось, находился меньшую часть времени в окружающей его реальности, большую же проводил в своей, невидимой для всех.

Патриция между тем продолжала сокрушаться:

– Буллинг в любых учебных заведениях существует, это понятно. Но одно дело – в чужой стране, а другое – здесь, у нас, в Техническом. – Французский маникюр бизнес-леди забарабанил по столешнице. – Тут мы и повлиять можем, если что, и предотвратить. Если бы это был мой сын, с самого начала бы здесь учился. И к дому ближе, и Карло как-никак в педагогическом совете, и кафедра прикладной математики очень сильная, одна из лучших среди европейских университетов. Кстати, часть предметов профессора из Лос-Анджелеса читают, включая самого Джозефа Штайна! Он в современной теории игр – человек номер один. Я и с деканом уже списалась – Филиппо примут хоть завтра, очень в нем заинтересованы. Ты должна мне помочь убедить Робби, Анна. Поможешь?

Анна вздохнула:

– Роберто со мной насчет сына не советуется. Я и вижу-то его на каникулах только, да здесь, когда к Сильване приезжаем. Приезжали.

– Все, наездились, – встряла Клаудия, будто ожидала подходящего момента, – поглядите хорошенько на дом-то родительский, может статься, в последний раз. Ну ладно мы с Патришей, девки-бесприданницы, но тебя-то она за что так обидела, а, Маурицио?

Маурицио усмехнулся, посмотрел на сестру сквозь прищуренные глаза.

– Почму я дожжен обижаться, Кла? Как гворится, кто подождет, тому жажду Господь утолит 3 3 Chi aspetta, Dio l’assetta (итальянская пословица) . . Жаль во ток што не всем ждать нравится, бошшинство идет на компромисс.

Слово «компромисс» он протянул, отчаянно картавя, и положил указательный палец над верхней губой – намек на усики Дидье.

Клаудия часто заморгала и как-то вся сдулась:

– Дурак. Сам не знаешь, чего несешь. Вон какой здоровый вымахал, а до любви не дорос.

– Зато другие драсли, – парировал брат, – метр девянос пять сплашной лювви! – Он сделал паузу, двигая вверх-вниз бровями, и продолжил: – Вопрос ток, што он так сильно лювит – чеки, кредитки, а мож налишные?

Шарик Клаудиного негодования снова надулся.

– Что же вы все к нему привязались-то, а? Если так сложилось, что нет у человека денег, с ним уже и поделиться, что ли, нельзя? Что тут плохого-то? Какая разница, я вас спрашиваю, синьор это или синьора? – взвизгнула она и уставилась на Анну.

Для Ясинской как раз разницы никакой не было. Сама она очень была недовольна своим вынужденным иждивенством, но пока ситуацию изменить не могла. Черт, неожиданно дошло до нее, Клаудия ее считает женским аналогом жиголо!