Марианна Баконина - Школа двойников

– Хорошо держишься, умница!

– Где Саша? – Лизавета с усилием разлепила губы, язык наждаком царапал щеки и небо.

– Пить хочешь? – участливо поинтересовался незнакомец в пальто.

– Саша где? – Лизавета решила игнорировать его псевдозаботу. (Почему «псевдо», она не смогла бы объяснить.)

– Здесь! Куда ему деться? Только ему по голове хорошо приложили. Еще не очухался.

Лизавета проследила за взглядом усатого, увидела темную груду в углу комнаты, груду, которая была телом Саши Маневича, и инстинктивно рванулась в ту сторону. Гири не позволили двинуться с места, а боль опять чуть не заставила кричать. Лизавета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и повторила попытку.

– Я уложил его поудобнее, больше мы ничего не можем… – сказал усатый, наблюдая за ее усилиями.

– Вас не спрашивают, Китченер!

– Как? – Он искренне удивился.

– Китченер… Горацио Китченер, британский фельдмаршал, завоевал для родины Судан, а до этого был героем англо-бурской войны…

– При чем же тут я? – еще больше удивился усатый.

– Не морочьте мне голову. Лучше помогите встать. – Лизавета твердо решила добраться до Саши.

– При условии, что объяснишь, при чем тут этот англичанин.

– Вы в своем уме? – Лизавета дотянулась до кончика длинного уса и слегка дернула. – Если не знаете, кто такой Китченер, то зачем отрастили себе это? Или они сами по себе выросли?

– А что такое? – Незнакомец опасливо отодвинулся и погладил обвисший под Лизаветиными пальцами ус.

– Такое украшение носил именно Китченер. Я не верю, что вы отрастили эти усы без всякой задней мысли. Они абсолютно специфичны. Скажем, у Буденного или Руцкого тоже роскошные усы, но они совсем другие, и по форме, и по содержанию.

– Усы как усы, такие выросли.

Лизавета почти расхохоталась – шпик со шрамом вдруг стал невероятно похож на большого обиженного младенца. Все же мужчины ведут себя совершенно по-детски, когда речь заходит о тщательно возделываемой растительности на лице. Она смеялась бы долго и весело, но когда у тебя язык сухой и царапучий, будто рашпиль, смеяться довольно трудно.

Неожиданно послышалось тихое шипение. Лизавета вздрогнула. Человек в белом пальто замер на мгновение, напрягся, соображая, что происходит, но сразу же расслабился.

– Ваш спутник, кажется, приходит в себя!

– Так помогите мне встать!

С помощью человека, совершенно самостоятельно и независимо отрастившего усы, давно ставшие символом британского империализма, Лизавета доковыляла до того угла, где лежал Саша Маневич. Подойдя ближе, она поняла, что испугавший ее скрежет – это не шипение, а смех.

– Ты что? Обезумел?

– Нет, старуха, это не я, это – ты… – Саша буквально давился хохотом, захлебывался и не мог остановиться.

– Ты даже говорить разучился, – холодно произнесла Лизавета. – И похож черт знает на кого…

Даже во мгле было видно, как серьезно бандиты обработали Маневича. Голова рассечена, волосы слиплись от крови, на лбу тоже темнеет засохшая кровь. Левый глаз заплыл и толком не открывается, нос распух, губы разбиты.

– Про тебя тоже не скажешь, будто ты перенеслась сюда из косметического салона.

– Я, по крайней мере, не хохочу, словно буйнопомешанная, распугивая окружающих.

– Ну, испугать здесь присутствующих – задачка не из легких. А вот ты ведешь себя куда более странно. – Саша привстал, опираясь на локти. – Сама посуди, ободранная, исцарапанная, в темном подвале, рассказываешь филеру о фельдмаршале Китченере!

– Нет ничего плохого в том, что я веду себя уравновешенно в трудных обстоятельствах.

– Интересные вы ребята! – вмешался в их беседу неизвестный. – Мне кто-то говорил, что только англосаксы умеют шутить непосредственно во время опасности, а русские шутят только потом, когда бояться больше нечего.

– Это придумали американские психологи, никогда не слышавшие ни одного русского политического анекдота, – немедленно отреагировала Лизавета, которой надоело выслушивать поощрительные замечания усача.

– Да, кажется, это была американская теория, – согласился незнакомец.

– Я вообще не знал, что ищейки интересуются чем-либо, кроме своей грязной работы!

– Вы меня назвали ищейкой? – спокойно переспросил человек в пальто.

– Именно! – Саша старался говорить отчетливо и с достоинством. Получалось на четыре с плюсом – поработать на «отлично» мешали еле двигающиеся губы. – Именно вас! – Последнюю фразу Саша бросил в лицо Китченеру, как благородный кабальеро бросает перчатку в лицо подлецу и негодяю.

Незнакомец подбирать перчатку не стал. Он порылся в карманах просторного пальто и извлек блестящую плоскую фляжку.

– Пить не хотите?

У Саши и Лизаветы непроизвольно дрогнули скулы, оба смертельно хотели пить, хотя за пикировкой и позабыли об этом.

– Спасибо, нет, – проговорили они почти в унисон.

Человек в пальто не обратил внимания на горделивый отказ. Он галантно протянул фляжку Лизавете, правда, умудрился не произнести пошловатое, обиходное «lady first».

– Что это? – Она осторожно поднесла к губам фляжку.

– Не отравлю, – пообещал гуманист с усами.

Она сделала глоток и чуть не захлебнулась – горло обжег коньяк. Отличный, натуральный, ароматный, крепкий продукт, произведенный армянскими винокурами. Фельдмаршал похлопал ее по спине.

– Давай, давай, глотай, – ласково посоветовал он.

– Могли бы и предупредить…

– Зачем? Так лучше утоляет жажду…

– Коньяком? Жажду? – слегка отдышавшись, удивилась Лизавета. – Может, и водкой можно?

– Можно, – спокойно кивнул усатый. – Чем угодно можно, если знаешь как. Ты будешь?

Саша очень хотел отказаться. Глотнуть коньяку из фляги идейного врага и проклятой ищейки равносильно моральной смерти. Особенно для романтика, каковым был корреспондент Маневич. А реалист – он был одновременно и реалистом – нашептывал: гораздо разумнее и практичнее утолить жажду, это же не значит сдаться на милость идейного врага. Саша выдержал паузу и взял фляжку. Потом – еще одна драматическая пауза – поднес ее к губам. Глотнув, вернул хозяину.

– Спасибо! – Маневич бросил это слово так, словно был Мальчишем Кибальчишем, отказывающимся открыть буржуинам великую тайну.

– Вот и умник! – Человек, следивший за ними минимум два дня, становился навязчивым в своем стремлении оценивать и хвалить всех и вся. – А теперь давайте поговорим.

Саша решил пропустить мимо ушей и очередную похвалу, и приглашение на переговоры. Он вообще намеревался игнорировать филера. Лизавета тоже промолчала, что совершенно не обескуражило человека в пальто. Он уселся прямо на пол рядом с Сашей Маневичем, дотронулся до его руки и сказал:

– Я сожалею, что не побеседовал с тобой раньше. Тогда мы не угодили бы в эту переделку и даму не втянули бы.