Эллина Наумова - Охота на неприятности. (Полина и Измайлов)

Я открыла балкон настежь. Оттуда попахивало. Если растревожившее мое обоняние было запахом выдуманных девушек, то они за почти месяц поисков работы и жилья в Москве ни разу не почистили зубы и не приняли душ. Еще бы им рекрутеры симпатизировали! Телефон, за который, как и за свет, мне предстояло платить самой, можно было разъять на трубку с полустертыми цифрами на неподатливых резиновых кнопках и сильно нагревающееся пластмассовое основание. Я набрала номер пражской гостиницы, где остановились мама с Севой, и, дожидаясь соединения, вышла на балкон. Слева высился древний кухонный «солдатик», забитый кусками обоев, дырявыми кастрюлями и закопченными чайниками. Справа стояла огромная коробка из-под телевизора. Мой чуткий нос подсказывал, что она, а не соседские объедки является источником своеобразной недокучливой вони. «Наверное, овощи перебрать забыли, а тут жара», – подумала я, сердито распахивая верхние картонные створки. И, не помня себя, завопила:

– Ой, мамочка!

– Да, дочка, я здесь. Что случилось?

Я отпрыгнула от коробки и ринулась в комнату, потом в кухню, ища слезоточивыми глазами свою утешительницу. Только через минуту сообразила, что прижимаю плечом к уху телефонную трубку, из которой доносится ее бодрый голос.

– Соскучилась, – пробормотала я.

– Мы по тебе тоже, но выражаем это мягче и естественнее, – заметила она.

Увиденное мною могло быть только галлюцинацией, и в четырех стенах это само собой разумелось. Поэтому я поболтала со своими почти эйфорично.

– Поля, такие резкие смены настроения детей обязаны по уверениям медиков настораживать родителей на предмет наркотиков, – заключила мама. – Мне уже настораживаться?

– Отдыхай безмятежно, – сказала я. – Ты же знаешь, я и без дури дурная.

– Да, это лучший повод для безмятежности, – вздохнула она. – Мы с Севушкой сейчас отправляемся в зоопарк. А ты куда?

– На балкон, – вырвалось у меня.

– Уборку затеяла? Не буду мешать благому порыву. Не бросай, не доделав, как обычно.

– Тут бросишь! – взвыла я, снова переставая владеть собой.

Мама радостно засмеялась, наверное, вспомнив нечто связанное с моим младенческим неумением доводить дело до конца. Но вместо того, чтобы и меня поразвлечь, вдруг сурово потребовала отчета:

– Ты, собственно, у кого прибираешься, дочка? Если мне память не изменяет, у тебя не балкон, а лоджия. И у Измайлова тоже.

– А я сказала балкон?

– Поля, осторожней там. Надо сначала рвать с одним мужчиной, а потом заводить следующего. Тем более, если предыдущий вооружен пистолетом. И вообще, что у тебя за манера сразу разбирать чужой хлам!

– За кого ты принимаешь моих знакомых? За профессиональных старьевщиков? – автоматически отозвалась я.

И, вспомнив с ее подачи об Измайлове, почувствовала дрожь в коленях и плюхнулась на стул. Мама не дождалась клева признаний, свернула заброшенную удочку и дала отбой. Все мои преступные художества промелькнули передо мной, будто я умирала. «Вик меня точно застрелит. Только не за измену, а за использование фальшивых документов. Обидная причина. Нет, мне все померещилось. Я должна в этом убедиться, и ноги моей больше тут не будет. Какое-то ведьмацкое логово с глюками», – пылко думала я и не шевелилась. Еще немного себя поуговаривала, после обругала, затем поумоляла, но все-таки выволокла на балкон. Увы, из открытой коробки в никуда по-прежнему смотрели какие-то бесцветные глаза молодого покойника. Я зажмурилась, едва не убившись, преодолела крутой балконный порог и набрала номер Виктора Николаевича Измайлова. Слушала гудки и душила в себе желание сжечь паспорт, регистрационную справку, диплом, выбросить ключи от этой и не вылезать некоторое время из собственной квартиры. Но полковник откликнулся. Я обреченно и сбивчиво поздравила его с тем, что он бесперебойно нужен обществу.

– Давненько ты не множила моих седин, – упрекнул Вик.

– За все приходится платить, милый.

– Боюсь, на этот раз и тебя расплата не минует. Жди, скоро приедем.

– С Балковым? – спросила я.

– И с Юрьевым, детка, и с Юрьевым. Должен же кто-то сказать тебе, что мы все думаем.

– Только следи, чтобы он не сделал то, что все вы мечтаете сделать, – жалобно попросила я.

– В смысле? – рыкнул Измайлов.

– Чтобы не пришиб меня ненароком.

– Ненароком исключено. Это может быть только осознанное, выстраданное действие. Полицейская самооборона. Послушав о том, что ты вытворяла, как нам мешала, его оправдает любой суд.

– Убийцы! Обыкновенные потенциальные убийцы! – гневно бросила я.

И с отвращением воткнула трубку в питающее устройство.

Минут через сорок мое тоскливое оцепенение было снято полковником и двумя капитанами – Сергеем Балковым и Борисом Юрьевым. Крепыш Балков приветливо и тревожно улыбался. Мой «адвокат Бога». Он не обращает внимания на мою заполошность, потому что я «быстро соображаю», но не понимает меня совершенно. Себе Сергей запрещает думать. По его мнению, помыслы губят расследование. Парень собирает в огромном количестве самые разные, часто не относящиеся к делу факты, только бы были фактами, пока они хором не возопят очевидное. Борис Юрьев, как выражалась моя бабушка, из тонких и звонких. Тонок он во всех смыслах, признаю. А стоит задеть его за живое, начинает звенеть идеями, предчувствиями, предположениями. Не человек, а воплощенное «помяните мое слово». Этот адвокатствует от дьявола, приписывая мне и те грехи, коих я не совершала. Как мы с ним собачимся ведомо лишь Балкову и Измайлову. Сергея это расстраивает, он трогательно старается нас помирить умоляющим: «Люди, не ссорьтесь». Виктор Николаевич молча извлекает из наших буйных споров нечто, позволяющее раскрыть любое убийство, и оставляет воевать дальше. Пока мы изощряемся в доказательствах идиотизма друг друга, полковник, глядишь, уже вычислил душегуба. Так и сосуществуем. Несмотря на то, что талантливый Юрьев ходит у Вика в сыновьях, а, по-моему, не бесталанный, но просто иначе одаренный Балков в пасынках, ребята чисто и мужественно дружат. И за эту способность я прощаю обоим все.

Взглянув на мою находку, мужчины хладнокровно закрыли балкон, расселись в продавленные истертые кресла с деревянными подлокотниками, коих в квартире насчиталось пять штук. Из вредности я примостилась на такого же качества диване.

– Что ты тут одна делаешь? – поинтересовался полковник.

Лицо у него было, как у дитяти, ожидающего сказку, которую ему тысячу раз читали. Он всегда дает мне завраться, прежде чем приступает к допросу. Я честно поведала обо всем, связанном с квартирой. Распространяться о липовых дипломе и регистрации не хотелось, поэтому я трусливо не затронула тему работы. При уверениях в необъяснимости природы обуявшего меня ни с того, ни с сего желания побывать здесь осуждающе морщился Сергей Балков. При покаянной демонстрации договора и чужого паспорта – Борис Юрьев. Виктор Николаевич Измайлов мимику не задействовал. Бесстрастно кивал время от времени, мол, кто бы сомневался, что этим все кончится. Именно так порок и наказывают. Чем очевиднее они скорбели по мне, некогда милой и законопослушной, тем злее я становилась. Уже казалось, что в жизни не совершила ни единого дурного поступка, даже не помыслила ничего худого. И вообще, полиция во всем виновата. Распустили преступников, женщине квартиру без отвратительного сюрприза снять невозможно. Я крепилась, сколько могла, а потом выложила им последнее свое соображение.