Яна Темиз - Голубая роза

– Короче говоря, теперь я могу на законных основаниях видеться только с теми, с кем хочу. Я тебе и Сибел вчера звонила, звонила, но ни разу не застала.

– Не может быть! Я пришла около пяти и целый вечер… нет, я выходила ненадолго, – вот оно, началось! Айше исподтишка взглянула на полицейского: заметил ли он ее оплошность? Вроде нет. Теперь надо будет постоянно себя контролировать. «До завтра выдержу», – решила она. А кстати, если Катя не заговорит о романе и если этот детектив неплохо понимает по-английски и слышал ее вопрос про трупы? Тоже очень мило! Можно представить, что он вообразил!

– Нет, я звонила днем. Сибел-то почти всегда дома, а вчера и она куда-то подевалась. Ты ей отдашь мои сувениры, ладно?

– Конечно. Она, наверное, с малышкой гуляла или телефон отключила, если та спала. Ты бы так зашла, без звонка.

– Это неприлично. У нас никогда без звонка не заходят в гости, даже в соседнюю квартиру! Ладно, неважно, – Кате не терпелось показать содержимое своего пакета, и она вскочила с дивана, на котором удобно расположилась во время разговора, и бросилась к креслу, где этот пакет оставила. Ее движения были порывисты и быстры, как и ее речь, и наблюдать за эффектом шума и суматохи, вносимым ею, было приятно и забавно.

Айше нравилась Катя, и их симпатия была обоюдной. Она знала, что гостья сейчас начнет вытаскивать из сумки самые невообразимые вещи, всякую русскую экзотику и будет упорно отказываться принять деньги – хотя бы за то, что Айше сама просила ее привезти. Катя совершенно не соразмеряла цены на вещи со своими представлениями о них. Ее муж, конечно, неплохо зарабатывал в России и, судя по всему, был добрым человеком, позволяющим жене все ее нелепые траты. Но все равно нельзя же так! Айше считала, что Катя ставит ее в неловкое положение, заставляя постоянно принимать подарки бесплатно, однако в присутствии Кати эта неловкость почему-то не ощущалась. Может, потому, что та так радовалась привезенным сувенирам, рассказывала, как прятала их от непредсказуемой русской таможни и как упаковывала, чтобы ничего не разбилось и не испортилось в пути.

– Вот! – Катя гордо вытащила из пакета лист картона и продемонстрировала его зрителям. Они с изумлением уставились на то, что оказалось необычной и явно талантливой картиной. Нежной прозрачной акварелью в центре ее была нарисована изящная, как рисунок на китайском фарфоре, голубая роза. Роза словно парила в воздухе, зависнув среди размытой голубовато-сиреневой дымки, а не росла и не стояла в вазе, и это придавало картине какой-то сюрреалистический вид. Но самое интересное было не это: как бы просвечивая сквозь розу, из акварельной дымки выплывало женское лицо, и хотя оно было нарисовано лишь несколькими тонкими и точными линиями, можно было не сомневаться, что это лицо Айше!

Катя наслаждалась произведенным эффектом.

– Какая прелесть! Где ты это взяла? Очень похоже, просто изумительно! Прекрасная акварель! – в один голос заговорили Октай, Айше и даже присоединившийся к ним Кемаль.

– Что значит «похоже»? Это и есть наша Айше!

– Кто это рисовал? Ты что, заказала картину? Как же?.. – пыталась подобрать слова Айше.

– Миссис Катья, это же безумно дорого! Я должен заплатить за картину! Непременно. Мы после договоримся, без Айше, о‘кей? – Октай снова был самим собой, каким Кемаль видел его в начале визита: уверенным в себе, богатым, доброжелательным и щедрым.

Довольная Катя только рассмеялась:

– Если я вам скажу, сколько стоит эта картина, вы будете разочарованы и потеряете ко мне всякое уважение.

– Почему? – удивилась Айше.

– Потому что ты газет не читаешь и, наверно, даже не знаешь, что у нас с августа жуткий экономический кризис. Люди покупают только еду, а на роскошь вроде книг и картин спрос упал до того, что их можно купить за гроши. Художники сидят на улице и готовы рисовать портреты всех прохожих подряд. Я выбрала одного, показала ему твою фотографию и сказала, что на картине обязательно должна быть голубая роза. А заплатила я ему столько, что об этом смешно говорить.

– Но это же нехорошо! Такой талантливый человек!

– Что нехорошо, Айше? Он был рад, что кто-то вообще что-то хочет заказать. И сумма для сегодняшней России вполне приличная. Думаешь, я обманула несчастненького? Униженного и оскорбленного мизерабля?

– Да нет, – смутилась Айше, – просто было бы лучше, если бы заплатила я.

– Ты заплатишь за раму и специальное матовое стекло для акварели. И не вешай на яркое солнце, а то выгорит.

– Я в кабинете повешу. Ох, Катя, я даже спасибо не сказала!

Кемаль смотрел на лежащую на диване акварель и думал, как бы ему перевести разговор на интересующие его предметы. Он просидел у них уже больше часа, получил массу ложной информации и более или менее правдивых впечатлений, но его дальнейшее пребывание здесь оправдано только в том случае, если эпицентр расследования перенесется в этот дом. Тогда чем больше он узнает о его обитателях и чем дружнее будет с ними, тем лучше для дела.

Но решать это не ему. Как повел бы он себя, если бы был независимым частным детективом? Он по привычке принялся сопоставлять и систематизировать имеющиеся факты. Что мы имеем?

Первое. Разумеется, труп.

Обзвонив работающих по делу коллег, Кемаль узнал, что выяснить личность погибшей пока не удалось. Приметы не совпадали ни с одними из примет находящихся в розыске не вернувшихся домой девиц; отпечатки пальцев в картотеке не числились, значит, среди проституток, воровок, мошенниц, сбытчиц наркотиков, попадавших в поле зрения полиции, ее тоже нет.

Завтра ее фото появится в газете, вот тогда придется попотеть, отвечая всем желающим опознать в ней знакомую, соседку или «ту самую девушку, которую я видела на автобусной остановке». Хорошо бы, конечно, газета попалась на глаза тем, кто действительно девушку знал.

Убита она во вторник, не позднее трех часов дня. И не раньше часа.

Это хорошо стыкуется с показаниями аптекарши и старой дамы, якобы видевших ее с утра. Было, правда, одно «но»: девушка была беременна, а аптекарша заявила, что она покупала гигиенические прокладки. Зачем беременной прокладки? Или могут понадобиться?

Иногда Кемаль жалел, что не женат.

Но происходило это не тогда, когда, возвращаясь в пустую темную квартиру, он, усталый, начинал рыскать в холодильнике, из чего можно соорудить подобие ужина. И не тогда, когда выяснялось, что рубашки пора гладить, брюки стирать, а носки не мешало бы зашить. И даже не тогда, когда видел счастливых ровесников, идущих за руку с детьми или везущих в коляске румяных малышей. У Кемаля это чувство возникало, как правило, в такие моменты, когда ему просто необходим был женский совет. А случалось такое нередко.