Андрей Константинов - Дело об императорском пингвине

Оно неожиданным образом преобразилось. И не в лучшую сторону. Парень насупился, губы его сложились в жесткую полоску, он нехорошо засопел.

— Э-э, парниша, — догадалась я. — Ты не о том думаешь. Я тебе брюки для чего велела снимать? Чтобы наготу свою прикрыть. А ты — о чем? И думать не мечтай.

Он уже спустил джинсы ниже плавок и в таком виде неловко попытался сделать шаг в мою сторону, когда что-то его отвлекло и он, нервно вжав голову в плечи, стал натягивать штаны обратно.

Я быстро повернулась, повторив его взгляд.

— Что здесь происходит?

В трех метрах от нас стоял Обнорский.

— Вот! — Я беспомощно ткнула в сторону удиравшего трактора остатками своей одежды.

Андрей молчал. На нас летели брызги с залива, и он, вероятно, превратился в немой соляной столб.

— Ты не думай ничего такого…

Я только хотела брюки с него стянуть.

В качестве компенсации.

Андрей молчал.

— Ну не могу же я в таком виде в Питер возвращаться! — Меня в некотором роде смущало, что я впервые предстала перед шефом неглиже, но еще больше настораживало его молчание.

Я потопталась на месте, перебирая босыми ногами песок. И наконец посмотрела ему в лицо.

На Обнорском лица не было. Был набор из его частей — глаз, рта, носа, — хаотично двигающихся в разных направлениях и, похоже, абсолютно неуправляемых. Обнорский… хохотал.

От хохота у него сотрясалось все тело. Он делал судорожные глотательные движения, но ничего не помогало: из перехваченного горла не раздавалось ни звука. Наконец, в пароксизме гомерического хохота он бухнулся на песок. Солнце било ему в лицо, и сквозь прикрытые ресницы — из-под которых еще минута и брызнули бы слезы, — он продолжал озорно смотреть на меня.

— Ну, Светка, — у него, наконец, прорезалось больное горло, — много я про тебя разных историй слышал, но думал, что половина — выдумка.

А теперь вижу — правда.

Андрей откинулся на расставленные руки и продолжал — иронично, как мне показалось, — рассматривать меня. Его взгляд был бы раздевающим, если бы на мне была хоть ниточка. Но не было ничего, чем бы могла я занавеситься от этих озорных, смеющихся глаз.

— Ведь на полчаса всего отпустил от себя и — что? Борется голая на пляже с каким-то маньяком. Еще и штаны его попросила снять… — Обнорский опять зашелся в новом приступе смеха. — Нет, Завгородняя, с тобой точно не соскучишься…

У меня предательски защипало в уголках носа. Еще час назад я так хорошо о нем думала. Думала, вот будем вместе лежать на пляже, будем загорать и разговаривать. Или — молчать.

А он…

Я беспомощно развернула бывшего салатного цвета маечку (любимую, всю зиму мечтала, как надену ее в первый раз летом), бывшего изумрудного шелка брючки… Я думала, увидит меня Обнорский — порадуется. А он…

Я отвернулась: почувствовала, как соленая влага неожиданно подступила к глазам.

— Све-та! Эй! Ты — что?…

Лучше бы он молчал. А он…

Я размахнулась, чтобы швырнуть куда подальше это былое великолепие. Но покачнулась и поняла, что падаю. И упала бы. Если бы не его руки, вовремя подхватившие меня…

— Поехали?

Андрей, видно, забыл, что я осталась без одежды.

— Как я… в таком виде?

Андрей снова хмыкнул:

— Перед своим шефом, стало быть, ты можешь находиться в таком виде, а перед другими — стесняешься?

Ах ты — так!

Я решительно направилась в сторону джипа.

— Стоп! Стоп! — Андрей ухватил меня за руку. — Ты, Светка, все-таки — профессиональная провокаторша. Азеф в юбке!

Он расстегнул верхние пуговицы на рубашке, стянул ее через голову и протянул мне:

— Брюки с меня ты не стребуешь.

Я тебе — не тот тракторист, — хохотнул Андрей.

Рубашка Обнорского превратилась на мне в мини-платьице. Шелк приятно холодил тело. От ткани шел тонкий запах мужского парфюма.

Тебя, блин, ничем не испортишь, — одобрительно крякнул Обнорский.

Я глянула на голый торс Обнорского и прыснула.

— Ну чего ты теперь лыбишься? — Андрей швырнул остатки моей одежды в багажник джипа.

— Ну и видок у нас… Один — в брюках без рубашки, другая — в рубашке без штанов…

— Да уж… Если гаишников не встретим, считай — повезло.

Вечером я снова ужинала с Имантом. Эти встречи, ставшие почти ежедневными, были невыразимо мучительными для меня. «Света, он — вор!» — зомбировала я себя, стоя в душе. «Он украл у твоей подруги главное — пингвина», — твердила я, сидя у зеркала. «Его соучредители хотят финансировать предвыборную программу какого-то депутата, он сам проговорился мне. Ведь ясно же, что речь — о Полярникове. Ведь ясно же, что Имант хочет скомпрометировать этого честного человека, у которого только список добрых дел по округу займет не один том, сама ведь справки наводила», — разжигала я себя, в очередной раз подходя к ресторану. Но стоило мне увидеть его гибкую фигуру, которая мгновенно срывалась из-за столика при моем появлении, как самообладание покидало меня. Я держалась из последних сил.

Я весь остаток дня вспоминала пляжное приключение с Обнорским.

Но даже это не помогло. Лишь только Борис коснулся рукой моей щеки, откидывая прядь волос, как пол уютного ирландского паба вздыбился, и я еле удержалась на ногах.

Господи, дай мне сил!

Васька, почему я так мучаюсь из-за тебя?

Все следующее утро я думала о том, как встречусь с Обнорским. Интересно, как он себя поведет?

— Тебя шеф спрашивал, — заглянула в репортерский Ксюша.

— Да? — оторвалась я от монитора. — А он как спросил?

— В каком смысле — «как»?

— Ну как? Свету спросил или — Завгороднюю?

— На пляже перегрелась? — выразительно глядя на мои голые плечи, спросила белокожая Ксюша. — Спросил как всегда — не соблаговолила ли появиться на рабочем месте звезда репортерского отдела Светлана Аристарховна, — съязвила она.

Я разочарованно поплелась в приемную.

Шеф что-то читал. При виде меня приспустил очки: за стеклами смеялись глаза.

— Привет! Как дела?

Сразу стало спокойно и хорошо.

— Андрей, я тут подумала… Я ведь могу не писать новеллу?

— Я так и знал… — Обнорский разочарованно встал из-за стола. Улыбка куда-то исчезла. — Света, ты пойми… Я — твой шеф, ты — моя подчиненная. И это — незыблемо.

— И я даже Агеевой про историю на пляже не должна ничего рассказывать?

— Тьфу ты, Господи! Я ей об одном, она — о другом. В кого ты такая балда? На работе никакие истории не должны отражаться, — закончил шеф разговор.

Я встала и положила на стол пакет с его рубашкой:

— Извини, мама пересушила и потому плохо отгладила.

Обнорский смотрел мне за плечо и медленно наливался помидорной спелостью. В дверях стояла Лукошкина.

— Привет, Анюта! поздоровалась я. — Как с моим материалом?