Василий Васянин - Создай меня, мама!

– Как бы там ни было, – нарушил молчание Холодов.

– Работать нам придётся в любой обстановке. Наше дело исполнять. Продолжим совещание по итогам раскрываемости…

Находясь ещё под впечатлением совещаний, Оленев старался «вытряхнуть» всё из головы направляясь по коридору в «дежурную» комнату. Настраиваясь мысленно, он обдумывал уже нелёгкую беседу с ожидающими его грабителями, а поэтому решившего начать свой допрос с «малолетки» понадеявшись на его неопытность ещё в уголовном мире. Кирилл был напуган свалившейся вдруг на него неизвестностью, впервые перед оказавшимся шагом тюрьмы в отличии от трижды судимого Григория, который здесь себя вёл по уверенней. Так казалось на первый взгляд оперативнику, когда он показался во всей красе перед дежурной частью. Кирилл по – прежнему сидел в изоляционной комнате и сквозь металлические прутья поглядывал на всех затравленным зверьком, бросая по сторонам глубоко посажанные колючие глаза, уготовленные ему природой.

– Так, Оленев, – вскочив со своего стула дежурный Сидоренко, помчался навстречу входящему оперу.

– Ты чё пацана закрыл и сам где – то ходишь. Давай забирай его у него время вышло. Мне он здесь не нужен… Подёргивая своим низким ростом, он нервозно поочерёдно поднимая плечи суетливо распоряжался, почему – то пряча всегда воспалённые свои глаза.

– Зачем таких трусливых и маленького роста набирают в силовые структуры, – злобно подумал сыщик.

– Ты знаешь, Геннадий Николаевич, когда я скажу, тогда у этого пацана здесь время выйдет, а пока он будет находиться под твоей опекой, тем более, что у него ещё законных два часа, – и обратившись громко к Пташкину, крикнул:

– Пойдём Кирилл, беседовать будем… Пропуская вперёд высокого и крепкого малолетку, Оленев двинулся следом, молча указывая ему путь до рабочего своего кабинета.

– Входи, входи не стесняйся и не бойся, бить тебя здесь никто не будет, – проговорил оперативник, наблюдая как тормознул вдруг уличный хулиган перед неизвестностью дальнейшего бытия. Бегающее волнение в искорках глаз, выдавало внутреннее беспокойство пытающегося держаться надменно Пташкина Кирилла. Взгляд колючих, чёрных глаз, то поднимался обдавая ненавистью смотрящего на него опера, то опускался теряясь в своём страхе.

– Да хрен я чё расскажу, пусть хоть пытают, – мысленно продумывал Кирилл, вспоминая недавнее напутствие, ранее судимых «урок».

– Так значит, – обращая на себя внимание проговорил Оленев.

– Пташкин Кирилл, семнадцать лет от роду. Нигде не учишься, не работаешь, не инвалид, ведёшь свободный образ жизни. Проживаешь с родителями и младшим братом. Всё правильно? – не дожидаясь ответа «ушедшего в себя» жулика, Оленев продолжал:

– Что ж побудило тебя Кирилл стать грубым и наглым? У тебя вот, родители работают инженерами, да и сам ты вроде, «не фиговый» парень. Одет хорошо, брючки наглажены. Что ж надо тебе ещё в этой жизни? Судя по тому как ты одеваешься, родители беспокоятся о тебе. А ты «вяжешься» с такими как Гриша. Обрати внимание, он весь помятый, грязный, вонючий, от пьянок не просыхает… Пташкин молча прослушивал факты, сверкая тоскливыми глазками.

– Жаль Кирилл, – продолжал Оленев.

– Если ты потеряешься в семнадцать лет по – глупому. Не пора ли о завтрашнем дне своём подумать. Где встречать его придётся? Ты вино пьёшь? – неожиданно спросил оперативник, внимательно разглядывая подростка.

– Ну, пью, – осторожно протянул Кирилл, после недолгой, затянувшейся паузы.

– А вот с Гришей, вы вино взяли у мужика пару дней назад возле магазина. Это был портвейн?

– Да, – хотел неожиданно для себя подтвердить Кирилл. Это был действительно портвейн – семьдесят второй, который он тогда до описанья напился. Но почувствовав подвох в заданном, простом вопросе, понял, что чуть не признался.

– Какое вино у мужика? – возмущённо протянул подросток.

– Ничего я не знаю, – и обидно вытянув тонкие губы, мрачно посмотрел на оперативника. Ему вдруг вспомнился тот старик, который упрямо не желал отдавать несколько бутылок вина крепко вцепившись тонкими пальцами в сетку, несмотря на несколько пропущенных ударов в голову. Прилетевшее в память обстоятельство ещё больше его напугало. На душе уже без того творился хаос, как будто внезапный, ураганный ветер поднял с дороги массу грязи, пыли и кружил, кружил с нежеланием расстаться.

– Не вздумай трепаться, если зацепят, – вспомнил Кирилл дешёвые напутствия своего не раз судимого друга.

– Нет, – он вновь твёрдо выдавил из себя.

– Ничего не знаю…

– Послушай Кирилл. Уговаривать тебя не собираюсь. Лишь объясню как возможно избежать тебе колонию общего режима с учётом твоего признания. Во – первых, тебе семнадцать лет, во – вторых, ранее ты не судим, ну и конечно, добровольное признание. Суд это учтёт и получишь условную меру. Останешься дома на свободе. Будешь делать выводы, что хорошо и где плохо. Теперь объясняю другую сторону жизни. Если и дальше будешь наглеть, «запираться» говорить, что мол ничего не знаешь, доказывайте, то это всё как раз называется отягчающим обстоятельством при котором обычно «закрывают». Ну, а доказательства у меня есть. Это и потерпевший, который тебя опознает, и работницы детского сада, напротив которого вы с Гришей устроили грабёж. Так, как Кирилл, будем признавать свои ошибки? – Оленев внимательно смотрел на зрелого уже паренька и почти не сомневался в том, что он его понял. Но, от обыкновенного признания его удерживал страх перед неизвестностью и надежда. Надежда, что опять всё пройдёт также безнаказанно как и прежние, совершённые им уже ранее печальные случаи. Надежда на то, что посуетившийся очередной сотрудник не добившись чистосердечного признания за недоказанностью улик и отсутствие свидетелей, всё бросит пообещав на дорожку, что когда-нибудь всё равно его отловит. Кирилл по – прежнему хмуро сидел ёрзая на стуле, терпеливо ожидая своего счастливого замысла, продолжая быть немногословным и замкнутым. Его маленькие глазки суетливо бегали по полу в поиске случайного разнообразия, но хотя Кирилл умело прятал свой взбудораженный напряг, он никогда ещё так ранее не ощущал, какой – то неприятный для него и непонятный ему вдруг, внутренний холодок. Причина же всей настороженности и беспокойства была одна. Это – Оленев. Он продолжал спокойно задавать вопросы, выясняя неприятное прошлое, а главное, его психологическое давление на слабые стороны непотрёпанной ещё души, склоняли к серьёзным моментам размышлений. И всё же, эта детская тупость и самоуверенное хамство Пташкина Кирилла взяли верх, предпочитая покорность, гордыне.

– Сложно с ним, – подумал сыщик.