Анатолий Безуглов - За строкой приговора

Следствие продолжалось свыше полугода. Мне помогали два следователя. Но ни один из них не мог сравниться с Рулевым, ревностно отстаивающим интересы истины. Мы с ним встречались почти ежедневно и говорили о многом, не имеющем прямого отношения к делу. Он охотно рассказывал о себе, о своей жизни. И я невольно поражался, как все его мысли и чувства, словно стрелки часов, вращались вокруг одного стерженька - денег. И все же, что он из породы миллионеров, я понял только после беседы с его старшей дочерью...

Я ее вызвал из Одессы, где она жила последние годы. Жалкая была женщина. Знаете, существуют неудачники, которым всегда и во всем не везет. Она была из таких. Одно несчастье за другим. И бытовые неурядицы, и разлад в семье, и неприятности на работе, и смерть любимой дочери. Все это надломило ее, но не лишило способности переживать за других, особенно за отца. О его аресте она слышала, но не знала, за что он привлекается. И на допросе она, естественно, пыталась растопить ледяное сердце формалиста-следователя, который из-за какой-то чепухи совсем затаскал несчастного человека. Любопытно, что, перечисляя мытарства бедного старика, она особый упор делала на его... безденежье.

"Сколько у отца с матерью было из-за этого ссор, - говорила она. Даже вспоминать не хочется. Всю жизнь приходилось считать каждую копейку. Правда, сейчас я ему помогаю..." "Помогаете?" - не удержался я. "Конечно. Каждый месяц перевожу двадцать - тридцать рублей. Но что он может сделать на эти деньги? Ведь у него от второй жены двое детей. Попробуйте-ка их одеть, обуть, накормить. Если бы вы видели, как они живут! В дом войти страшно: одни голые стены. Нищета, запустение. А как папа одет? Третий год носит одну и ту же телогрейку. Я ему ко дню рождения прислала материал на костюм - продал. Детям, говорит, лучше одежду куплю. А ведь мне эти деньги дорого достаются. Но что с ним поделаешь? Таков уж человек. Ему для себя ничего не надо..."

Много она про отца говорила, и все в том же духе. А я слушал и думал: как "пшеничный король" мог ей в глаза смотреть? И еще я думал: хорошо, что она не может заглянуть в сейф, где лежат награбленные Рулевым сто пятьдесят тысяч рублей. Если бы она узнала... Но она ничего не узнала. Я ей так и не сказал, в чем ее отец обвиняется. Не смог. Ведь это было б все равно, что в душу плюнуть. Надеюсь, что и сейчас она всего не знает...

А на следующий день я навестил "пшеничного короля" в тюрьме. Передал ему привет от дочери и вручил кулек с абрикосами. Думал - смутится, нет.

- Правда? - спрашиваю.

- Правда.

- Почему же вы ее обирали?

- Я ее, - говорит, - не обирал. Она получает сто двадцать рублей, а я семьдесят. Мне действительно не хватало зарплаты: семья-то из четырех человек. А их трое, да еще месяц назад Верочка умерла, значит, двое осталось. Вдвоем на девяносто рублей очень даже роскошно прожить можно. Ведь я ей отец, не кто-нибудь...

- Но вы же были миллионером?

- То к ней никакого отношения не имело. И денег тех трогать я не мог. На виду жил, как на ладошке. Лишняя трата - тюремная решетка. Жена-покойница как просилась перед смертью к себе на родину, в Вологду! Жалко ее было, а не повез, чтобы у соседей подозрений не возбуждать. Так и не повидала свою Вологду... Чего же мне было из-за дочки гибнуть?

- Какого же черта, - говорю, - вам нужны были эти деньги?! Рубль лишний истратить боялись, а копили. Зачем? Во имя чего?

А он смотрит на меня наивными васильками глаз и улыбается.

- Это вы потому так говорите, Николай Николаевич, что у вас у самого никогда более трехсот рублей не было.

И сказал он это не со злостью - с сочувствием. Он действительно жалел меня и всех тех, кто никогда не держал в руках более трехсот рублей. Он жалел нас брезгливой жалостью могущественного миллионера.

Вот попробуйте понять психологию такого Рулева, поставить себя на его место. Практически это невозможно.

А ведь Рулев типичен для тех, кого именуют крупными расхитителями. За время работы мне приходилось не раз беседовать с подпольными миллионерами, которых некогда разыскивал Остап Бендер. Я вел дело некой тети Дуси, сколотившей многотысячный капитал на недоливе пива и кваса, раскрывал махинации скромного продавца комиссионного антикварного магазина, который хранил бриллианты в нужнике. А недавно я закончил расследование целой цепочки преступлений в одном областном музее. Чего мы только не обнаружили в тайнике на квартире директора этого музея! Золотые серьги в виде виноградных гроздьев, кресты, украшенные драгоценными камнями, жемчуг, уникальные эмали.

Разные по образованию, характеру и умственному развитию люди, но в каждом из них было нечто от Рулева: какой-то извращенный инстинкт стяжательства. Именно инстинкт, не подчиняющийся никакой логике. Ведь, если на Западе в капиталистических странах деньги - все: жизненные блага, вес в обществе, уважение, карьера, то у нас они практически ничего не дают. Они противопоставляют человека обществу. Накопитель не может пользоваться своим богатством, он должен скрывать его, таиться от людей, даже от самых близких. Так для чего, спрашивается, все это?

Нет, как хотите, а стяжательство находится где-то вне обычной логики. Да, не так-то просто поставить себя на место преступника...

ПОПРАВОЧНЫЙ КОЭФФИЦИЕНТ

Во время одной из бесед Фролов заметил, что с легкой руки того же Конан-Дойля непременной принадлежностью детектива издавна считается лупа. С ее помощью сыщик или следователь рассматривает следы преступника, обнаруживает царапины, брызги крови, отпечатки пальцев и так далее.

- Но, признаюсь по секрету, - сказал Фролов, - мне ее пришлось держать в руках только в студенческие годы на занятиях в кружке криминалистики. Да и то чаще мы все-таки пользовались микроскопом. Увы, боюсь, что лупа устарела. Атрибут далекого прошлого...

- А что бы вы сейчас предложили в качестве символа своей профессии?

- Боюсь, из меня плохой специалист по символам. Но если бы меня спросили, я бы, наверное, предложил что-нибудь вроде шариковой ручки на фоне Уголовно-процессуального кодекса...

- Не эффектно.

- Конечно, не эффектно, чего там говорить. Не эффектно и не броско, но, увы, соответствует, как говорится, будням сей "трудной, но героической и благородной профессии"...

- А не принижаете ли вы этой иронией свою профессию, Николай Николаевич?

- Мою профессию нельзя принизить, - возразил Фролов, - а с фактами меня научили считаться еще в институте, впрочем как и вас... Поэтому обратимся к фактам. Ведь следователь добрую половину своего рабочего дня проводит за письменным столом, активно расходуя всевозможные канцелярские принадлежности: бумагу, скрепки, чернила. Вам это известно не хуже, чем мне. Он пишет, когда возбуждается уголовное дело ("Рассмотрев... установил... Принимая во внимание... руководствуясь... постановил"). Он пишет, когда выезжает на место происшествия ("Осмотр производился в условиях пасмурной погоды, без осадков, при естественном дневном освещении и температуре воздуха минус восемнадцать градусов по Цельсию..."). Он пишет, когда назначает экспертизу ("На заключение эксперта поставить следующие вопросы: каков характер повреждений на предплечье гражданина Иванова и давность их происхождения? Не могли ли вышеупомянутые повреждения образоваться от соприкосновения с краями пролома в денежном ящике при просовывании туда руки?"). Пишет, допрашивая свидетеля, обвиняемого, проводя очные ставки, обыски, выемки. Пишет, осматривая письменные или вещественные доказательства...