Дарья Истомина - Леди-бомж

Гашин лик зыбился и расплывался, и вдруг почему-то оказывалось, что говорит со мной не Гаша, а мать. Хотя вот так, по-деревенски, она говорить просто не могла. Как-никак музыкальная дама, три курса Гнесинки по классу арфы почти окончила, успела, значит, еще до первого супруга.

Все-таки сон был не совсем дурацкий, кажется, это я сама с собой беседовала. Но осмыслить его я не успела — где-то близко благим матом заорал ребенок, и я так и не поняла, каким образом оказалась не в доме, а перед ним. Меня как из пушки выстрелило.

Гришунька катался по одеялу, дергался и кричал так, как мог бы реветь целый детский сад голов на тридцать младенцев. Залитая слезами рожица была помидорного цвета. Я привязала его за ногу бельевым шнуром, чтобы не уполз в травяные джунгли, и вот в этой веревке он и запутался, намотав на себя в узлы и путаницу несколько витков. И чем больше он извивался и дергался, тем туже они его стискивали и душили, от чего он пугался еще пуще.

Над Гришкой на коленях стоял какой-то человек и, что-то бормоча, пытался выпутать его из силков. Когда я рванулась к ребенку, он небрежно оттолкнул меня локтем, рявкнув:

— Не мешать!

В его лапах блеснуло лезвие охотничьего ножа, и во все стороны полетели концы разрезанной веревки.

— Кажется, все… — пробурчал он, выпрямляясь. — Додумалась, идиотка! Мужик же у тебя задохнуться мог! Хороша… мамочка!

Гришунька хлюпал и дрожал, прижимаясь ко мне всем тельцем, и я тоже дрожала и хлюпала, подхватив его на руки.

— А голосина у него — будь здоров! — вдруг, белозубо оскалившись, захохотал он. — Труба! Покруче, чем у Кобзона… Вон как отсигналил!

Я тупо разглядывала этого типа. Мужчины начинали вызывать у меня любопытство начиная с метра восьмидесяти. То есть те, кто был хоть чуть-чуть, но выше моей маковки. С этим было все в порядке — я ни в коем разе не могла его разглядывать сверху вниз. Он был высоченный, здоровенный, но не громоздкий. И во всех движениях его была какая-то странная плавность, текучесть, что ли, как будто он умел переливать вес и силу внутри себя, как тяжелую ртуть. Котяра. Здоровенный, беспричинно веселый и ехидный кошак, которого явно развлекало то, что случилось с Гришкой и со мной. На нем была выгоревшая до белизны старая ковбойка с засученными рукавами, бриджи с кожаными нашлепками на коленях и заду и парусиновые сапожки со шпорами. От него несло конским потом, как из стойла. И темные пятна пота проступали под лопатками и под мышками, словно это не его коник, а он сам только что прогнал рысью через луг.

Лошадь была тут же — кружила вокруг нас, вскидывала башку и тихонько ржала, лощеная вороная кобыла под затертым седлом, она тоже словно струилась и переливалась мускулами под блестящей шкурой.

Что больше всего удивляло в этом типе — он был совершенно лыс. Или обрит наголо, чтобы скрыть не то седину, не то натуральную лысину. Мощный череп прекрасной лепки лоснился от загара и казался выкованным из меди. Кустистые бровки были не то седыми, не то выгорели на солнце.

Я так и не поняла, сколько ему может быть лет, не юнец, конечно, но что-то непонятное, зависшее где-то между мной и Панкратычем. Словно для того, чтобы подчеркнуть голизну своей мощной башки и холеность резкого загорелого лица, он носил сильные очки без оправы, и вот глаза у него были опасными: холодными, изучающе скучными, немолодыми, и было какое-то пугающее несовпадение между его веселым оскалом, хохотком и их выражением. Как будто там, под черепком мгновенно включился какой-то невидимый компьютер и начал просчитывать, может ли представить для него хотя бы какой-то интерес перепуганная дылда с младенцем или она, то есть я, не стоит никакого внимания.

Я еще ничего не знала об этом человеке, но от него исходили токи такой уверенной властности, равнодушная нагловатость хозяина, владетеля, что я почувствовала себя девчонкой, застигнутой на воровстве на чужой клубничке.

— Вы кто такая?

— Я? Я просто так… — Мне не хотелось подводить Клецова, и я замялась. — В общем-то — посторонняя…

— Посторонних здесь не бывает.

— Ну, допустим, в гостях…

— У кого?

— Клецов Петр…

— Вот как? Клецов? Клецов… Ах да! Тогда вот что! Не высовываться!

— Это… в каком смысле? — Я попыталась сделать ему глазки.

— Во всех смыслах, — холодно заметил он. — Охрана, называется! Платишь им, платишь… А они черт-те кого таскают!

— Я — не черт-те кто! — обозлилась я.

Он будто и не слышал, свистнул лошади и пошел прочь, похлопывая по сапогу прутиком. Кобыла пофыркала и послушно потрусила следом за ним.

Все ясно — этот тип вычеркнул меня из своих интересов.

Уже издали он оглянулся, погрозил прутиком и крикнул:

— Не высовываться!

Он уходил через луг, в сторону конюшен, Гришка уже успокоился, лопотал и дергал меня за ухо, а я все смотрела вслед этому типу и отчего-то с ужасом видела себя как бы его глазами, со стороны: полная дура, недотепа, оставившая без присмотра ребеночка, но, главное, совершенно растрепанное, неухоженное, толком не приодетое существо, которое уже сто лет не было у парикмахера, позабыло об элементарном маникюре, почти огородное тощее пугало, все в той же уже севшей юбчонке, штопаной кофте и затоптанных баскетбольных кедах от Гашиного Ефима.

Почему-то меня все это не очень волновало в тот час, когда я встретилась с Петюней. Но сейчас ожгло, опрокинуло в тесную тоску и заставило почти плакать. — Ну и плевать… Подумаешь! — шептала я Гришке. — Обойдемся! Верно? Шатаются тут всякие всадники… Без головы! Вот и пусть — они сами по себе, а мы сами!

…Не успело стемнеть, как на территории начало происходить что-то непонятное. Мне казалось, что и ночи здесь тихие и безмятежные, как дни, но тут все словно проснулось именно после того, как солнце село. По всему периметру вспыхнули прожектора, выбелив ограду с проводами по верху, в их свете расползались клочки парного тумана. Темные чащобы словно придвинулись ближе. Пятна света пронизывали и купы деревьев на самой территории, и стало понятно, что в их гущине скрываются еще какие-то строения.

Главный дом на холме засиял всеми окнами, как аквариум. С крыльца «вахты» я ничего толком не могла разглядеть, но слышала моторы, мелодичные автосигналы. Кажется, от главных ворот на стоянку перед домом заруливали легковушки.

А тут еще из прижатого к земле, душного, беременного дождем неба вывалился здоровенный темный вертолет и, усеянный сигнальными огнями, взревел двигателями и в свисте ротора опустился где-то за холмом.

За день у меня накопилось множество вопросов к Клецову, лысый на своей кобыле меня почему-то сильно разволновал, и я решила, что на некоторое время могу оставить безмятежно спавшего мальчика без присмотра. Что успела сделать на «вахте» — вышоркала дощатые полы, соорудила из Гришкиных нетронутых пеленок занавески на оба окна, подсушила на солнце сырые подушки. Теперь Гришунька спал, обложенный ими.