Дарья Истомина - Леди-бомж

Не знаю, сколько бы я еще рыдала, но тут обнаружила на столике здоровенный фотоальбом, в кожаных корочках, с металлическими застежками. Я раскрыла его и поняла, что подсунуть его мне могла только Элга. Это была полная панорама жизни Нины Викентьевны Туманской. Которую, по-моему, тщательно и собирала эта полутевтонская стерва.

Начинался этот мемориал со снимков каких-то глинобитных мазанок с плоскими крышами, в тополях. Судя по всему, это была какая-то Средняя Азия. и я вспомнила, что Сим-Сим как-то обмолвился, что Туманская была когда-то учительницей после окончания математического факультета в пединституте не то в Ташкенте, не то в Алма-Ате. Кажется, ей прочили большое математическое будущее, но она предпочла оттянуть положенный срок в учителях. "Похоже, альбом и начинался с той поры: тоненькая девица в белой кофте с галстучком была снята в классе, у доски, в окружении бритых наголо пацанов в тюбетейках и девочек в полосатых платьях из хан-атласа и с черными головами в мелких косичках. С гладкой прической, строгая и какая-то неулыбчиво-надменная, Туманская вовсе не походила на ту, которую я сумела увидеть. Но узнать ее было можно.

Снимки были не оригинальные, со старых, пересъемка, что можно было понять по размытым краям. Там еще было всякое пейзажное, какие-то арыки, плоская степь с ажурными нефтяными вышками, и я никак не могла понять, зачем мне это подсунуто. Но среди страниц была закладка, и когда я перекинула картонные листы с фотками, поняла: мне демонстрируется свадьба.

Какие они, значит, были счастливые Туманская хохотала, сидя на здоровенном надменном верблюде, босая, но в том самом белом платье и нахлобучке с развевающейся фатой, о которых я только что думала. а Сим-Сим в горных ботинках, коротких шортах, но в черном жениховском сюртуке с «бабочкой» и крахмалке, в армейском пробковом шлеме пустынного образца тянул за повод верблюда куда-то в их светлое будущее и тоже счастливо скалился. Он был тощий и молодой.

Потом были сценки из свадебного процесса: под виноградными гроздьями вокруг ковра с блюдами поддавали и закусывали какие-то бабы душманского вида, более молодые загорелые мужики и женщины и целующиеся Сим-Сим и Нина. Это, наверное, когда им вопили: «Горько!» На коврах высились стопки лепешек, стояли полосатые чайники, лежал здоровенный вскрытый арбуз с алой мякотью в черных семечках и было много персиков, гроздей черного и светлого винограда.

А на одном снимке была лишь одна Туманская, вскинувшая лицо к небу, заплетающая над головой тонкие руки в громадных восточных браслетах, вскинувшаяся на цыпочки, гибкая и невесомая, и было понятно, что она танцует что-то азиатское.

На кой черт Элга мне подсунула эти шехерезадно-знойные картинки, я сначала не поняла. Но потом дошло: это не просто обычная ревниво-бабская подлянка. Это она мне еще раз напоминает, что Сим-Сим и Викентьевна были по-настоящему близки и счастливы, там и тогда у них начиналась семья, и они по-настоящему любили друг друга. И этого мне никогда не вычеркнуть, как бы я ни старалась. И все, что есть или может быть у нас с Сим-Симом, — это совсем другое, как бы уже бывшее в употреблении и вторичное. Потому что ничто не может повториться — ни эта женщина, ни молодой Сим-Сим, ни их время.

В общем, вонзила мне Элга Карловна по-настоящему. И так могла поступить не какая-нибудь компаньонка, не то полуподруга, не то полуэкономка, но женщина, которая тоскует, и будет тосковать, и будет всегда преклоняться даже перед памятью Туманской, и никогда не перестанет любить ее.

Однако если Элга собиралась меня уязвить, то добилась совершенно обратного — ежа иголками не пугают, мемуары эти были трогательными, но бессмысленными, как лапти, в которых шлепали мои далекие предки, и лишь подчеркнули то, что все это было слишком давно, чтобы принимать всерьез; этих людей — и его и ее — для меня уже как бы не было, потому что все отсекалось временем, как занавесом в театре, и они оба как бы играли роли в пьесе, которую я вовсе не собиралась смотреть. Поскольку прекрасно знала, чем спектакль закончится…

Погода в ночи менялась, ветрюган утихомирился, и, видно, начинало теплеть, потому что за окном в полном безмолвии начал падать завесой пушистый и крупный снег, и в этом было что-то не правдоподобно театральное, словно вот-вот откуда-то вылезет разнесчастный оперный Ленский и запоет: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» Мою весну вряд ли можно было назвать «златой», но мои дни все еще оставались моими, и никаким Элгам их не испохабить.

Пусть будет, что будет. Я совершенно успокоилась, разыскала свой новый паспорт, который наверняка понадобится, тщательно обработала физиономию ночным кремом, чтобы благоухать и цвести днем молодостью и свежестью, как майская розочка, подмигнула своему отражению в зеркале развратно и нагло, как опытная шлюха, и завалилась спать.

Утром все как началось, так и понеслось через пень-колоду. Стояла еще декабрьская тьма-тьмущая, когда выяснилось, что выехать с территории просто так не удастся. Снегу успело навалить столько, что отчего-то очень злой Чичерюкин приказал вывести из отстойника колесный трактор «владимирец» с бульдозерным ножом и отправил его чистить дорогу до трассы. Потом выяснилось, что Сим-Сим распорядился не трогать «мере» и под свадебный экипаж используется охранный джип. Гришка, поняв, что я куда-то собралась, уцепился в меня всеми лапами и разревелся, и я решила взять парня с собой, детная невеста — это всегда трогательно Самое гнусное, что мой будущий благоверный заставлял всех ждать и не вылезал из своей спальной, а когда вылез, оказалось, что, несмотря на официально-парадный прикид — черный костюм, шуба на волчьем меху, идиотская боярская шапка, похожая на кусок меховой трубы, — он выглядит как нормальный алкаш на пике опохмельных страданий. Мало того, что он хромал колченого (колено еще болело, хотя гипс и сняли), опираясь на палку, лицо у него было цвета старого студня и вздрагивало, как холодец. Он поцеловал меня в щеку и спросил:

— Он еще там?

— Кто?

— Посмотри… На правом плече у меня сидит маленький человечек и утверждает, что я вчерась нахрюкался до изумления. Сидит?

— Сидит… — сказала я, посмотрев на плечо. — Я могу у него спросить? Ну, так.. В порядке любопытства.

— Что именно?

— У нас что? Свадьба?

— А разве я тебе вчера не сказал? — изумился Туманский.

Я молча полезла в джип. В машине уже угнездилась сонная и сердитая Элга и развеселившийся Гришуня в алом комбинезоне и остроконечной шапочке. похожий на гномика. Сюда умудрились втиснуться, кроме водилы, еще два охранника и Чичерюкин. Сим-Симу помогли устроить свою тушу между остальными, и мы поехали.