Андраш Тотис - Убей когда сможешь

«Самое важное — выбор оружия. Оружие должно быть не только нашим постоянным спутником, но как бы продолжением нашего тела. Кто не способен ударить кого-либо ножом, не должен носить его при себе. Кто не может спустить курок, не должен покупать пистолет. Тот, кто слишком легко делает и то, и другое, не должен читать руководство по выживанию — именно против него мы должны защищаться».

Марта села в кресло и заплакала. Бедный Альбер! Слова, написанные мужем, развеяли ее сомнения и отчаяние. Недостаточно тверд этот панцирь!

Больница была современной, Альбер видел ее впервые, он не понимал, почему Бришо привезли именно сюда, просто мчался вслед за «скорой». «Хоть бы быстрее доехали, — думал он. — Быстрее бы оказаться там». Казалось, на одну кассету случайно сняли два материала: Альбер видел перед собой бегущего к Бришо мужчину, видел, как тот ударяет друга ножом, видел, как дергается его тело и он падает, видел прикрытый труп. И одновременно перед ним возник светофор с красным запрещающим светом, на который он проскочил вслед за «скорой», возникали машины, которые он грубо обгонял, и пешеходы, испуганно шарахающиеся обратно на тротуар.

Когда он смотрел на мертвое тело, один из полицейских поздравил его. Хороший выстрел!… С десяти метров попасть в висок движущемуся человеку — это тебе не ерунда. Здорово! Но Альбер все еще не осознал, что произошло, не хотел осознавать. Самое скверное заключалось в том, что он ощущал и какую-то гордость. Он себя показал! Единственный раз в жизни показал!

Он обязан был стрелять. Он думал о Бришо. Тревога за друга заглушала угрызения совести, отвлекала его от мысли, что он убил человека.

Корентэн уже находился в больнице, когда «скорая помощь» влетела в ее автоматически распахивающиеся ворота. Бог знает, как ему удалось так быстро здесь оказаться, наверное сам и распорядился, чтобы Бришо доставили именно сюда. Комиссар стоял рядом с ожидающими врачами и санитарами. Альбер из-за ворот хорошо разглядел его высокую элегантную фигуру. В ворота, через которые въехала «скорая», его не пропустили. Он побежал было к входу для посетителей, потом остановился и сел на землю. Ему незачем спешить. От него уже ничего не зависит.

У входа в больницу был разбит небольшой ухоженный парк. Альбер сидел на густой траве, опершись спиной о дерево. Он не хотел думать о том, что сделал, лучше попытаться поразмыслить над тем, почему совершили покушение на Шарля. Он не верил, что это была случайность, что кто-то охотится специально за посетителями «Рэнди кока» и первой жертвой оказался Фанфарон, а второй именно Бришо. Надо спросить у Жака, каковы тут с точки зрения математики шансы. Более вероятно, пожалуй, что какой-то безумец охотится за теми посетителями «Рэнди кока», которые воспаляют его фантазию, возбуждают охотничий инстинкт.

Например, непобедимый борец-гигант! Его убить — это да, это поступок! Даже сзади, со спины напасть — не беда. Или красивый, самоуверенный сыщик с оружием под мышкой. Не платит ли Бришо своей жизнью за то, что похож на отчаянных полицейских из приключенческих фильмов?

Не тут ли таится разгадка? А вдруг Шарль что-то узнал в баре, и его хотели заставить молчать? А Фанфарона убили все-таки из-за тех дурацких соревнований, сколько бы людей ни утверждало противное?

«Дело должно иметь смысл, — думал он. — И какой-то смысл в нем есть, однако я еще не обнаружил, какой именно. Но я найду, догадаюсь, почувствую и раскрою дело как обычно! Дай Бог, чтобы я был так талантлив, как считает Бришо, и догадался бы в чем дело! Должен, должен быть какой-то смысл, — повторял он про себя, поднимаясь. — Надо, чтобы был смысл!»

Он отряхнул брюки и пошел к входу.

Корентэн смотрел на него недоверчиво, чуть ли не враждебно. Не желал верить, будто Альбер не знает, чего хотел от него Шарль поздно вечером в том проклятом баре, зачем позвал его туда. Комиссар спросил, зачем Альбер убил того типа, почему ему понадобилось целиться в голову. Альбер все терпел. Он и сам задавал себе этот вопрос. Почему, почему он целился именно в голову? Ответа он не знал. Это не было сознательным движением, инстинкты руководили им — до того момента, пока он медленно, не спуская глаз с улицы, вложил пистолет в кобуру.

Корентэн прекрасно знал: когда кого-то убивает полицейский, тотчас начинается расследование. Ладно, в теперешней ситуации кое-какую помощь окажет то, что полицейский защищал своего товарища, но эта помощь не так уж велика. На разбирательстве Лелака будут спрашивать о том же, о чем допытывается сейчас он. Будут повторять такую же чепуху для профанов: почему он целился не так, чтобы только остановить и ранить нападавшего. Корентэну были прекрасно известны такие на вид логичные, а на практике абсолютно противоречивые аргументы.

«Значит, вы с десяти метров первым же выстрелом попали нападавшему в затылок. Судя по этому, вы отличный стрелок. Вы ежедневно тренируетесь, не правда ли? Это очень правильно, это часть вашей работы. Но замечательный стрелок, как вы, с той же легкостью мог попасть ему в ногу или плечо. Не правда ли?» И комиссар, казалось, видел перед собой судью, согласно кивающего головой. Нельзя позволить, чтобы полицейские ухлопывали людей на улицах, не в фашистском государстве живем! И газеты забьют в барабаны. Будут печатать жалостливые статьи об убитом: каким добрым ребенком он был в детстве, а если и попал в плохую компанию, из-за этого нельзя с ним так поступать, этого он не заслужил.

И все обрушилось на них именно сейчас! Когда одно расследование уже идет, на Альбера подала жалобу та женщина, утверждая, что он наставил на нее пистолет. Теперь остается только желать, чтобы ранение Бришо оказалось достаточно тяжелым.

Бришо оперировали. Корентэн курил трубку, Альбер ушел звонить по телефону, откуда-то доносился смех. Стрелка висящих на стене электронных часов бесшумно описывала круг за кругом. Вернулся Альбер. Он говорил по телефону с Мартой, и она немного успокоила его. Комиссар с инспектором сидели рядом на неудобных стульях и ждали, когда что-то произойдет.

Оба вскочили, как только распахнулась дверь. Когда Бришо на каталке провезли мимо них, глаза его были открыты, и он попытался махнуть им рукой. Это был бессильный жест, которым он словно хотел сказать: мне, мол, теперь все равно. Прошло еще пять минут, и вышел хирург, остановившийся перед ними с сознанием своего долга.

— Вероятно, он выкарабкается, — сказал он. В глазах врача налились кровавые жилки, он был высоким — даже выше Корентэна, — худым, со сгорбленной спиной и поглядывал на них, как печальный аист. — Вашему другу повезло. Один удар ножа пришелся в мышцы плеча, другой в бок, важные органы не задеты. А вот третий удар повредил почку.