Дик Фрэнсис - Бурный финиш

— А может, тебе подсунули таблетку? — предположила Габриэлла.

— Не исключено. Вскоре после взлета Альф принес мне кофе. В одном из боксов был нервный жеребенок, и я пытался его успокоить. Не исключено...

— А кто такой Альф?

— Глухой конюх, который всегда летает с Билли.

— Так ты думаешь, тебе подложили в кофе снотворное?

— Все может быть. Я и потом все время хотел спать. Даже дома заснул в ванной.

— Все это очень серьезно, — сказала Габриэлла.

— И сегодня с нами чужой человек. Его тоже зовут Джон. Вроде бы я вижу его впервые, и все-таки... Я стал смотреть на него, пытаясь понять, где же мы могли встречаться. Но тут появился Билли и ударил меня по ноге. Я ответил ему тем же, но после этого перестал думать на эту тему.

— Ну а теперь что ты думаешь?

— Во-первых, у него странные для конюха руки. У конюхов руки грубые, обветренные — им приходится мыть лошадей в любую погоду и выполнять другую тяжелую работу. У него же руки гладкие, с хорошо подстриженными ногтями.

Габриэлла взяла меня за руку и провела пальчиками по тем местам, где стали образовываться мозоли после тоге, как я оставил канцелярскую работу.

— Значит, они вовсе не похожи на твои, да?

— Не похожи, но дело в другом. В выражении его лица. Я смотрел на него, как раз когда он вдруг проснулся. Я помню этот момент, несмотря на Билли. Меня поразило выражение его лица. Как бы тебе его описать... О! — воскликнул я, смеясь над собственной недогадливостью. — Ну конечно. Он учился в той же школе, что и я.

— Значит, вы знакомы? Вы знали друг друга по школе?

— Нет, он постарше. Он окончил ее лет на пять раньше меня. Но взгляд... Именно так смотрели ученики — не самые симпатичные, те, кто был свято убежден, что они подарок человечеству, а все остальные — на много ступеней ниже. Он из таких. И уж явно не конюх. Он держался так, словно его грубая одежда была оскорблением его достоинства.

— Но ты же не носишь одежду конюха, — возразила Габриэлла, — значит, и он мог одеться, как считал нужным. Это же необязательно.

— Не совсем так. Альф носит брюки для верховой езды, Билли — джинсы. Двое других конюхов, Тимми и Конкер, носят бриджи — в них удобно работать. Это своего рода форма. Никто не заподозрит неладное, если человек, прибывающий с партией лошадей, одет как конюх.

— Это верно.

— И с паспортами никакой мороки. Обрати внимание, как просто я к тебе сегодня вышел — через служебный выход. Если ты работаешь с авиакомпанией, то в аэропортах, особенно маленьких, к тебе не будет никаких придирок. В большинстве из них ты просто проходишь через грузовое отделение и на тебя никто не обращает никакого внимания. У американцев наибольшие строгости, но и они привыкли к нам.

— Но все-таки ваши паспорта проверяют, — возразила Габриэлла.

Я вытащил свой паспорт, утративший свою безукоризненную чистоту за последние три месяца и порядком помятый.

— Видишь, он истрепался больше от того, что я ношу его в кармане, но в нем не так уж много штампов. Да, конечно, вот американская виза. Но в Милане мне поставили штамп, лишь когда я прилетел обычным пассажирским рейсом. Во Франции мне ни разу не ставили штамп, хотя я там успел побывать много раз. Разумеется, в паспорт заглядывали, но очень бегло. В общем-то, при таких условиях можно кататься и с поддельным паспортом и лаже вообще без паспорта. Один летчик рассказывал мне, что как-то три недели летал по всему белому свету вообще без паспорта, и ничего, сошло...

— Люди, работающие в авиакомпаниях, просто рехнулись бы, если бы им устраивали такую же проверку паспортов, как и всем остальным, — сказала Габриэлла.

— Да, обычно в этом нет необходимости. И вообще, не так-то просто прокатиться в один конец, даже в качестве работника фирмы. Просто невозможно, если у тебя нет связей. Если кому-то вдруг захотелось без помех прокатиться в другую страну, ему будет трудно попасть на борт самолета, который везет лошадей. Но если транспортное агентство или кто-то из его сотрудников готовы организовать нелегальный экспорт людей, наряду с лошадьми, тогда все делается проще простого.

— Но что это за люди?

— Ну, Билли, конечно, вряд ли рекламирует свою деятельность в газетах, но в клиентах у него явно нет недостатка.

— Мошенники? — спросила Габриэлла.

Я повертел в руках банкнот, потом былинки.

— Почему вдруг сено? — в свою очередь, задал я вопрос.

— Может, он нашел деньги в сене, — сказала Габриэлла, пожимая плечами.

— Ну конечно! — воскликнул я. — Ты абсолютно права! В сетках для сена, куда и не думают заглядывать таможенники. Может, они переправляют контрабандой не только людей, но и валюту?

Я рассказал Габриэлле, как Билли наполнил вместо меня сетку с сеном и как это меня тогда поразило.

— Но, Генри, милый, я не понимаю совсем другого. Почему тебя не удивили все эти пакости Билли? Мне бы это показалось очень странным. Я бы устроила большой шум... — Габриэлла говорила с удивлением и огорчением в голосе.

— Я просто решил, что все это из-за того, что я...

— Ты — что? — не поняла она.

— Потому что я принадлежу, — продолжил я с улыбкой, — к тому слою общества, который он хотел бы истребить.

— Генри! Что это за слой?

— Как тебе сказать... Ну, у вас в Италии и по сей день есть графы и графини...

— А ты что... граф?

— Вроде бы. Да, граф.

— Вроде бы граф, — неуверенно отозвалась она, готовая рассмеяться шутке, подозревая, что я ее разыгрываю.

— Поведение Билли по отношению ко мне не удивило меня, потому что я знал: он ненавидит меня лютой ненавистью за мой титул.

— Тогда все становится на свои места. — Габриэлла ухитрилась одновременно и улыбнуться, и нахмуриться, отчего сделалась очаровательной. — Но если ты граф, то почему, скажи на милость, ты возишься с лошадьми?

— А ты сама попробуй мне это объяснить.

Она внимательно на меня посмотрела, потом обняла за шею и, прижавшись щекой к щеке, прошептала:

— Тебе недостаточно иметь титул. Тебе надо... Надо доказать миру, что ты... — Она порылась в своем французском запасе слов и сказала: — Что ты... настоящий!

Я издал глубокий вздох, в котором смешались любовь и облегчение, и поцеловал ее туда, где над ухом свисала темная прядь.

— Моя жена будет графиней, — сказал я. — Как тебе это?

— Пожалуй, я могла бы это вынести.

— А меня? Меня ты могла бы выносить? Всю жизнь?

— Да. Я люблю тебя, — прошептала она мне в ухо. — Только, Генри...

— Да? «Только» — что?

— Оставайся и дальше настоящим. Ты не перестанешь быть настоящим?

— Нет, — грустно сказал я.

Она отступила на шаг, мотая головой:

— Я сказала глупость. Даже если я так быстро усомнилась, это значит, что тебе постоянно приходится что-то доказывать остальным.