Александра Маринина - Замена объекта

Только не думайте, что я прямо в тот самый момент решил: стану участковым. Конечно, это было бы красиво, но это неправда. Решение пришло позже, примерно через год, в течение которого я вспоминал все то, что случилось, продумывал и оценивал каждое слово, сказанное мне Михаилом Васильевичем Филоновым и его женой Софьей Яковлевной. Я часто приходил к ним в гости, пытаясь разобраться в собственных мыслях и ощущениях, но о милицейской службе не думал.

А потом Михаил Васильевич умер. Внезапно, от обширного инфаркта. Родителям я ничего не сказал, для них Арамис просто сбежал от меня во время прогулки, за что я получил солидную взбучку, так что объяснить им, почему я должен идти на похороны участкового, я не мог. Своих денег на тот момент у меня еще не было, первый гонорар за первую проданную песню я получил только через месяц. Деньги на цветы дала Светка, мне хотелось положить на могилу Филонова как можно больше гвоздик, чтобы хотя бы этим выразить свою любовь и признательность.

Толпа провожающих участкового в последний путь была огромной. И какая-то старушка в старомодной шляпке с вуалью горько сказала:

- Вот и остались мы совсем одни на этом свете. Михаила Васильевича не стало, а больше мы никому не нужны.

Именно в этот момент решение и пришло.

- Я бы хотел написать очерк о тебе, - сказал Саша, когда я закончил рассказывать.

- Нет, - сразу же отрезал я.

- Почему?

- Не хочу. Я рассказал тебе просто потому, что ты спрашивал, как меня с моей музыкальной предысторией занесло в участковые, а вовсе не для того, чтобы ты об этом писал.

- Но почему? - не сдавался Вознесенский. - Тебе же это никак не повредит.

- Ты думаешь? - усмехнулся я. - У меня, между прочим, есть начальники, которые очень не любят, когда про их подчиненных пишут в газетах, а про них самих ни слова не говорят. И вообще, Саня, мне не нужна публичность. Я живу так, как живу, и прекрасно себя чувствую.

- Ты все-таки подумай.

- Хорошо, - согласился я, не желая углубляться в спор, - я подумаю. Но не уверен, что надумаю что-нибудь другое.

Светка ждала нас с таким нетерпением, что даже на балкон выскочила, высматривая, когда мы подъедем. Саша накинулся на крохотные - на один укус - эклерчики, а я занялся своим любимым ореховым тортом и слушал историю про Наталью Новокрещенову, в замужестве Самойлову.

Наталья, как известно, тоже была сиротой и воспитывалась в том же интернате, что и Виктор Осипенко, и Николай Кузнецов. В семнадцать лет у нее сделался страстный роман с Витей, потом его забрали в армию, Наташа около года очень ждала его и скучала, потом попривыкла, потом стала остывать, потом встретила замечательного парня, который быстренько на ней женился и увез в Заводоуковск. Больше она Виктора никогда не видела. Подруги из Сызрани рассказывали ей, что Виктор вернулся из армии и стал разыскивать свою невесту, а когда узнал, что она не дождалась его, выскочила замуж за заезжего кавалера и укатила в Тюменскую область, почернел лицом и запил на несколько дней там же, в Сызрани. Запой закончился, Виктор протрезвел и уехал. Больше не возвращался, во всяком случае, подруги ничего никогда не говорили на этот счет.

А минувшей зимой внезапно объявился молодой мужчина приятной наружности и начал спрашивать про Виктора, дескать, давно ли виделись, да не приезжал ли, не давал ли о себе знать. Внешность мужчины до мелочей совпадала с тем описанием молодого человека, собиравшего друзей на поминки Виктора, которое дали сотрудники интерната в Сызрани. И к Руденской, судя по всему, приходил именно он. Более того, он во всех трех случаях назвался одним и тем же именем: Вадим. А документов никаких не показывал.

- А какая она, эта Наташа? Как живет, какой у нее муж? - с любопытством спросила Светка. - Расскажи о ней поподробнее.

Не понимаю, зачем ей это? Ну какая разница, как живет эта Наташа? Нет, никогда нам, мужикам, женщин не понять, они как-то совсем по-другому устроены. Саша начал подробно излагать свои впечатления о Наталье Самойловой, а я вплотную занялся тортом, поскольку до положенной мне половины оставалось еще много. Хорошо, что я регулярно поддерживаю физическую форму, а то со Светкиным застольем меня бы разнесло до двух центнеров.

В самый разгар Сашиного повествования мне позвонила мама.

- Ой, Егорушка, какой кошмар! Папа уже который день не в голосе, а ведь нам послезавтра лететь в Лондон. Просто не представляю, что делать.

- В Лондон? - удивился я.

- Ты что, забыл? Папа записывает «Симона Бокканегру» с оркестром Штейнберга.

Ах да, «Симон Бокканегра»! Я и впрямь забыл.

- Это какой-то ужас! - продолжала причитать мама. - Папа такой расстроенный, со мной почти не разговаривает. По-моему, у него страшная депрессия. Что ты такое ему сказал, когда был у нас?

- Я? - фальшиво удивился я. - Ничего особенного я ему не говорил. Почему ты решила, что я его чем-то расстроил?

- Потому что с тех пор папу как подменили. Он ни одной полноценной репетиции не провел. Начнет распеваться и чувствует, что не в голосе. Расстраивается, уходит к себе в кабинет и сидит там целыми днями, только поплавать в бассейне выходит. Не знаю, что там у вас произошло, но ты должен приехать и наладить отношения с папой, иначе он не сможет петь в Лондоне. Господи, за что мне это несчастье! Я ночами не сплю, постоянно пью валокордин, после премьеры «Трубадура» я постарела на двадцать лет, хотя времени прошло всего ничего. Ты должен сделать все, чтобы папа вышел из депрессии, слышишь, Егор?

- Слышу.

- Что «слышу»? Что «слышу»?! Ты сделаешь что-нибудь или нет? Речь идет о твоем отце, а не о чужом дяде. Если папа не споет в Лондоне, это будет катастрофа! Я тут с ума схожу от горя, а тебе все смешочки. Егор, ты меня слушаешь?

- Слушаю, мамуля, конечно, слушаю. Но вообще-то я на работе, - соврал я, не покраснев и даже не запнувшись. - Знаешь, я не смогу к вам приехать до вашего отъезда, так что я поговорю с папой по телефону, хорошо?

- Ну ладно, пусть по телефону, но сделай же что-нибудь, извинись перед ним, попроси прощения, покайся… Господи, господи, - в ее голосе зазвучали слезы, - у меня сердце разрывается, и никому дела нет. Если бы хоть кто-нибудь понимал, в каком кошмаре я постоянно живу, как мне тяжело!

- Мамуль, отнеси, пожалуйста, папе трубочку.

Дом у нас большой, и пока мама шла в кабинет к отцу, я успел много о чем подумать. Например, о том, что уж если кто и живет в постоянном кошмаре, так это моя подруга Светка, которая ухитряется быть счастливой и радоваться жизни, несмотря ни на что, и это неизменно притягивает к ней людей. А моя мама с ее бесконечными причитаниями и рассказами о собственных страданиях людей отталкивает, и из великого множества подруг и приятельниц в ее окружении остались лишь немногие - те, кто в состоянии выносить это беспредельное стремление быть (или казаться?) несчастной.