Дмитрий Соловьев - Чистильщик

Сегодня вечером Мирдза предложила прогуляться где-нибудь подальше от людской суеты, и Крысолов отвез ее в Юрмалу. Синеватый свет фонарей делал пустынные улицы, засыпанные снегом, какими-то инореальными лабиринтами. Но сегодня Крысолову было не до красот.

– Что с нами творится, Вадим? – спросила Мирдза, едва они отошли от машины и углубились в пустынную улочку, ведущую к морю. – Что творится с тобой?

Крысолов пожал плечами и закурил. Молча они прошагали до берега и остановились у самой кромки прибоя. Мирдза, глядя в лицо Крысолова, ждала ответа.

– Не знаю, – наконец ответил он. – Может, все дело в том, что я привык быть один. Мне очень хорошо с тобой. Мирка, но…

– Вот именно – «но», – тихо сказала девушка, увлекая его вдоль берега. – Ты разрываешься между мной и еще чем-то, чему ты посвятил свою жизнь. Я не знаю, что это, да и не хочу знать, потому что мне всякий раз становится страшно, едва я прикасаюсь к твоим секретам. Но это «что-то» сильнее, чем наша… наши отношения, чем твоя тяга ко мне.

Она замолчала и вытянула из пачки длинную тонкую сигарету. Крысолов щелкнул зажигалкой, прикрыл ладонью тонкий язычок огня от ветра. Мирдза неумело прикурила. И Крысолов подумал с удивлением и неудовольствием, что только сейчас заметил, что девушка начата курить. И явно не так давно – недели две, может, месяц назад.

– Я не хочу давить на тебя. Но устала бояться – за тебя, за Марту, просто чего-то непонятного и иррационального. Иной раз хочется спрятаться, как в детстве, с головой под одеяло и замереть, чтобы страшилище меня не увидело, и перестать его бояться.

Крысолов невесело усмехнулся.

– Что я могу сказать? – отозвался он. – Ты права. Права на все сто. Я даже стал таким невнимательным с этими моими хитрыми занятиями, что только сейчас заметил, что ты начала курить. Прости. Я мог бы рассказать тебе, чем занимаюсь, но тогда тебе станет еще страшнее. Поэтому я промолчу. Я хотел бы, наверное, бросить эти мои конспирации, но – не могу. Это сильнее меня. Я должен делать то, что делаю. Иначе во мне не останется ничего, что ты сейчас любишь и ценишь. Долг, призвание, предназначение Судьбы – назови это как хочешь. Я не могу бросить все это, но не могу делать больно и тебе. Лучше, наверное, расстаться.

– Как хочешь, – холодно ответила Мирдза. И тут Крысолов впервые в жизни взорвался.

– Как хочешь? – с отчаянием воскликнул он, – Я-то хочу этого?! Неужели ты не видишь, что я с ума схожу по тебе? Неужели непонятно, что я просто рвусь пополам?!

Горло его стиснула жесткая клешня. Махнув рукой, Крысолов, чувствуя, как предательски влажнеют глаза, остановился и, повернувшись лицом к морю, постарался волевым усилием привести дыхание в норму. Ему удалось сделать это, но потребовалось в два раза больше времени, К тронувшей его за плечо Мирдзе он повернулся снова невозмутимым. Улыбнулся. Принял решение.

– Ладно, – спокойно ответил он, – не будем рвать в клочки и решать впопыхах. Утро вечера мудренее.

Мирдза неуверенно улыбнулась и прижалась к его плечу. Крысолов поерошил ее запорошенные снегом медные волосы. И они молча побрели по берегу. Крысолов внимательно глядел на девушку, словно бы для того, чтобы запомнить ее навсегда. Снежинки застревали в пушистой копне ее волос, таяли на лице. Крысолов прижался губами к ее виску, поцеловал во влажные теплые губы, и Мирдза ответила ему долгим поцелуем.

Они долго стояли на берегу, обнявшись. Потом, слегка отстранившись, поглядели друг на друга и рассмеялись. И уже бодро пошагали к машине.

Остановившись на Раунас, напротив дома Мирдзы, Крысолов снова поцеловал ее.

– Беги домой, – прошептал он.

– А ты?

– А я еще пойду поброжу-подумаю, – ответил он. – В Бикерниекском лесу. Беги.

Мирдза поцеловала его и легко выскользнула из машины. Крысолов проводил ее долгим взглядом, и лишь когда девушка скрылась за дверью дома, неспешно тронул казенную лаково-черную «Тойоту» четырехлетней свежести. Он проехал до конца Раунас, свернул на Иерикас, доехал до Бикерниекского лесопарка. На пяток минут остановил машину и вышел в лес. Сунул в губы сигарку, закурил и присел на корточки под соснами.

Он слушал, прикрыв глаза, шумы затихающей Риги. Со взморья в город ворвался ветер, взвихрив снег, закружив его смерчами в оранжевых световых конусах фонарей. Легкий воздух приятно освежал гортань, наполнял тело, делая его невесомым. Но – все хорошее когда-нибудь кончается.

Крысолов резко поднялся и – чего никогда не делал ранее – щелчком послал окурок в темноту. Пятью часами раньше Крысолов приткнул бы окурок под дерн или унес с собой: въевшаяся до костного мозга привычка – не наследи.

Сев в машину, на большой скорости погнал на Стабу – у Мирдзы, где практически все время обитал в течение последних пяти месяцев, Крысолов ничего не хранил. Жалкий минимум самых необходимых вещей. Открыв дверь квартиры, Крысолов на секунду замер. С приглушенным щелчком в левую ладонь легла рукоятка ножа, выброшенного пружиной из ножен на предплечье. Крысолов осторожно шагнул в кухню. И слегка расслабился – за столом сидел связник и прихлебывал из чашки жидкий чай.

– То ли вы не слишком кучеряво живете, – задумчиво произнес связник, и в его произношении внезапно прорезался латышский акцент, – то ли не живете здесь вовсе. Кстати, вы не слишком-то хорошо выглядите.

– Nepatikt – neskatities, – по-латышски ответил Крысолов. – С какой стати вы здесь?

– Да вот, зашел на отсутствие огонька, – философски заметил связник и напористо продолжил: – Ваша задача выполнена месяц назад. Что вы еще делаете здесь?

– По-моему, вы сами говорили, что я могу прожить здесь от полугода и дольше. Нет?

– Да, говорил. Но вы неоднократно выходили за пределы своих полномочий. Кстати, так считает и ваш куратор. И еще – его беспокоят ваши отношения с этой женщиной.

– Неужели? – восхитился Крысолов. – С каких это пор Синдикат заинтересовался моей личной жизнью?

– С тех пор, когда они начали мешать работе. Вам приказано прекратить всякие отношения с этой женщиной и немедленно выехать на место постоянной дислокации.

– Опоздали, – горько усмехнулся Крысолов и шагнул в комнату. – Я и так пришел сюда только за вещами.

– Я не сомневался в вашем благоразумии, – одобрительно произнес связник, и Крысолову вдруг захотелось его ударить. Один раз, свалить. Наповал. Но он сдержался.

Скидал в объемистую сумку скудные пожитки, сунул в карман плоскую бутылку виски «Theachers» и вышел на улицу. Связник неотступно шел следом. Закинув сумку на заднее сиденье «Тойоты» и повернувшись к связнику, уступил своему жгучему желанию. Но не полностью – коротко, без замаха ударил связника в челюсть. Хрустнула кость, и мужчина повалился на снег. Крысолов сплюнул от отвращения к себе, сел за руль и вывел машину из дворика на улицу.