Айзек Адамсон - Разборки в Токио

Каролин Буффард за то, что это стало возможно

Серапио «Майка» Баку за то, что это оцифровано

Дэна Хукера за то, что это случилось

Брета Уиттера за то, что это читабельно

и спасибо Чи-Су Ким – потому что оно того стоило.

Все это сплошной вымысел.

Сато Мигусё никогда не было. Но даже если бы он существовал, картины его – сплошная туфта, не трудитесь искать.

Квайдан, Брандо Набико и, вероятно, Человек в Шляпе полностью выдуманы.

Флердоранж, может, и была – время покажет.

Кливленд, несмотря на его фантастическое описание, – реальный город.

Что касается Японии, лучше всех, пожалуй, сказал Оскар Уайльд: «Фактически вся Япония – чистая выдумка. Ни такой страны, ни такого народа нет».

Я помешан на гейшах. Не знаю, с чего это началось или что значит с психологической и разных там других точек зрения, – знаю одно: я одержим и был одержим сколько себя помню. Много лет гейши побуждали меня к поступкам героическим, сомнительным и зачастую криминальным. И на сей раз я не успел и трех часов пробыть в Японии, как начались проблемы.

Я приехал в Токио освещать международный чемпионат по боевым искусствам среди инвалидов-юниоров по заданию кливлендского журнала «Молодежь Азии», очень популярного среди азиатских тинэйджеров. Без Сары, моей молодой помощницы, мне было немножко грустно. Она осталась в Штатах, выдергивала себе очередной зуб – она всегда так делает, когда не хочет ехать со мной в Японию.

Кроме того, Сато Мигусё, видимо, не появится. Сато – мой старинный приятель и один из самых известных режиссеров в истории японского кино. За свою жизнь он снял сорок с лишним фильмов: начал карьеру в двадцать лет и с тех пор каждый год почти по фильму. Когда мы договаривались о встрече, он говорил, что буквально вчера подыскивал места для съемок будущего фильма, но о чем фильм, он пока не скажет. Добавил лишь, что от нового фильма в восторге, но он в восторге от каждого нового фильма. Зрители, увы, не всегда разделяли его энтузиазм. И винить их нельзя, если учесть, какую фигню он в последнее время выдавал.

Мы договорились встретиться на Догендзака-дори в рыбацком баре под названием «Пурпурный невод». Правда, настоящими рыбаками там и не пахло, потому что океан черт знает где. Но на стенах висели морские звезды, чучела марлинов и даже один дохлый дельфин – видимо, оттого и бар рыбацкий. Я убивал время, потягивая очень редкое сакэ – по сравнению с ним даже элитные сорта сакэ на вкус как посудные помои. Забыл название, но переводится оно примерно как «сороковая жирная овца». Грубо говоря, то же самое, что и «последняя капля». Его обычно подавали летчикам-камикадзэ перед вылетом на последнее боевое задание. Говорят, в мире осталось всего семнадцать бутылок. Ну, теперь уже, видимо, пятнадцать. За последний час две бутылочки я прикончил. И теперь тоже был готов спикировать в борт морского судна.

– Извините, Чака-сама. Это последняя бутылочка из спецзапаса, – робко сказал Хиро Бхуто. Хиро Бхуто – бармен. Считает, что передо мной в бесконечном долгу: я спас его брата от тюрьмы, написав блестящее – пусть многословное по японским стандартам – ходатайство о снятии обвинений; парень попался на распространении пиратского тренировочного видео. Я утверждал, что его единственное преступление – в стремлении подарить бедным стройные бедра и плоские животы. Его полностью оправдали, и он часто использовал мою защиту его репутации как рекомендательное письмо.

– Все нормально, Хиро, – улыбнулся я. – Похоже, друг мой на ланч не явится.

Мне было чуточку неловко, что я пользуюсь радушием и признательностью Хиро. Он хранил эти бутылки с 1945 года, и продажа всего одной обеспечила бы учебу всех трех его детей в подготовительных классах.

– А как поживает хозяйка, Хиро? – спросил я. Может, это и грубовато, но американцу такую невежливость прощают. Она ожидаема. Порой американцу даже следует проявить к японцу определенное неуважение, дабы не прослыть невежливым.

– Могло быть и лучше, – ответил Хиро, уставившись в пол. Я многие годы изучал японский язык жестов и разговорные эвфемизмы, и в данном случае разночтений быть не может. Жена Хиро Бхуто вышвырнула его из постели.

– Ни слова больше, Бхуто, дружище. Принеси мне пиво, кисточку и пару свитков.

Благодарно просияв, он засеменил в подсобку. К тому времени когда он вернулся с моим заказом, я уже составил очень трогательное, с лирическим оттенком любовное стихотворение – восторженное, но с налетом печали в силу эфемерной природы мира.

Глотнув пивка, я уверенными мазками быстро набросал стихотворение. Закончив, вручил свиток Бхуто.

Бхуто развернул его и начал читать. Я внимательно следил за его лицом. Сначала оно было скептическое, но магия слов подействовала быстро. Он читал дальше, и из глубин его души всплывали эмоции. Его первоначальная безмятежность расцвела почти религиозным экстазом. К финалу, в той части, где я подпустил слащавости, глаза его, казалось, на миг чуть не выкатились из орбит, и он еле слышно охнул.

Затем помрачнел. Озадаченно взглянул на меня. Затем опять на свиток, затем снова на меня.

– Вы назвали мою жену ослицей?

Я выхватил у него свиток. Точно – ослица. Я представления не имел, какой иероглиф пытался написать, но, думаю, вмешалось сакэ. Если вдуматься, жена Бхуто и впрямь напоминает ослицу. Но сейчас не время для таких признаний.

Я схватил кисточку и серией отчаянных мазков переделал стихотворение. Угомонившись, я вернул свиток Бхуто.

– Серафим, – прочитал он вслух. – Вот теперь лучше.

Пока Бхуто читал, я быстренько допил пиво. Когда он закончил, взгляд его излучал глубокомысленное спокойствие – такое наступает только у монахов после десятилетий абсолютного немыслия, или у постоянных читателей моей колонки в «Молодежи Азии».

– Ну, и каков вердикт? – спросил я.

– Чака-сама, – ответил он, стараясь подавить слезы. – Это так совершенно, так прекрасно. Моя жена… она никогда не поверит, что я способен на такие… такие чувства.

– Ерунда, – я передал ему кисточку. – Поставь печать. – и ободряюще ему кивнул. Он тиснул свою печать под стихотворением. Затем ловко скатал свитки и поспешно отнес их в офис, словно боясь, что я передумаю. Вернувшись за стойку, он отвесил глубокий поклон, какой обычно приберегают для пра-пра-прадедов.

– Я навсегда ваш должник, – сказал мне Хиро Бхуто. – Если что, я сразу…

– Забудь, Бхуто. – оборвал я, как это принято в японо-американских отношениях. – Ты мой друг в этой странной стране и это само по себе награда. – Довольно глупое выступление: у меня сотни друзей-японцев в любых кругах, а страна – не страннее пары кроссовок. Но Хиро Бхуто мне нравился, так что ответ достойный. Бхуто налил мне еще светлого пива «Кирин», а затем поспешил к другому клиенту, который только что вошел в бар.