Иэн Бэнкс - Канал грез

— А, что?

— Зачем вы это сделали? Зачем захватили суда?

— Это свободный панамский флот, — засмеялся он.

Он пошел дальше собирать часы у других. Но вдруг остановился и поглядел на Брукмана.

— Откуда вы?

— Из Южной Африки, — ответил Брукман. Сукре так и бросился к нему.

— Ты фашист? — спросил он.

Хисако почувствовала, как у нее сразу вспотели ладони. Брукман отрицательно покачал головой:

— Там меня называли коммунистом.

— Любишь черных?

Брукман помедлил с ответом. Хисако видела, как он мысленно строит свой ответ.

— Я никого не люблю просто так, товарищ майор, ни черных, ни белых.

Сукре задумался, рассеянно кивая головой.

— Хорошо, — сказал он и пошел дальше. Хисако с облегчением перевела дух.

Она купила себе новую виолончель, потратив на это уйму призовых денег. Отправляясь на зимние каникулы домой, она, сама не зная почему, взяла с собой старую виолончель, а новую оставила в академии. Ей предстояло принять решение, остаться ли в академии, или поступать в Токийский университет Тодай, о котором страстно, до слез, мечтает каждый японский школьник. Она знала, что для некоторых не попасть в Тодай значило полное крушение всех надежд. Сколько раз ей приходилось слышать о том, что кто-то совершил самоубийство из-за того, что не добрал туда баллов или, поступив, не справился с высокими требованиями.

Хочет ли она этого? Поступить в Тодай на английское отделение. Еще несколько лет назад это было бы безумием, но с тех пор ее отметки достаточно улучшились; хотя, честно говоря, она сама не знала почему. Она считала, что, скорее всего, сможет туда поступить; у нее была хорошая академическая успеваемость и тот интерес к предмету, который поможет ей одолеть университетскую программу.

Но готова ли она к предстоящим трудностям? Действительно ли она хочет стать дипломатом, или государственным служащим, или переводчиком, или учителем? Или чьей-то образованной женой? Ничто подобное ее не привлекало. Во-первых, она вовсе не мечтала о путешествиях, что сразу отметало возможность дипломатической карьеры или замужества за дипломатом; сама мысль о том, чтобы сесть в самолет, вызывала у нее легкую дурноту. А читать и говорить по-английски ей нравилось для собственного удовольствия и совсем не хотелось делать из этого профессию.

Но точно так же она не была уверена в том, что ей хочется стать профессиональной виолончелисткой. Она очень любила это занятие и, вероятно, достаточно хорошо владела инструментом, чтобы играть в оркестре, — но снова та же загвоздка: можно все испортить, превратив любимое занятие в работу.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, она стала заядлой спортсменкой и проводила в гимнастическом зале академии гораздо больше часов, чем могли одобрить преподаватели виолончельного класса. Она забывалась, увлеченно занимаясь развитием своих физических возможностей.

Зимнее путешествие на пароме с юга на север выдалось штормовым, но большую часть пути она просидела на палубе под открытым небом, прижимая к груди окоченевшими, несмотря на перчатки, руками футляр со старой виолончелью, стуча зубами и ощущая на губах соленые брызги, покрывавшие все лицо каплями холодного пота, между тем как судно качало и оно то зарывалось носом, то заваливалось набок, а белые волны обрушивались сверху и скатывались вниз, швыряя паром, словно борцы сумо, старающиеся в схватке вытолкнуть противника с ковра.

Она нашла мать внезапно постаревшей. В Саппоро Хисако пошла со старыми подружками в кафе и, сидя с ними за столиком, вдруг поняла, что им почти не о чем друг с другом говорить. Она пошла на ледовый фестиваль, но тот выглядел в ее глазах совершенно смехотворно. Попробовала покататься на лыжах, но в самом начале каникул подвернула ногу и оставшееся время пролежала с растяжением, кое-как ковыляя по квартире.

В этот приезд она навестила господина Кавамицу. Она уже давно не бывала у него, постоянно находя все новые причины, чтобы отложить свой визит. Однажды она все-таки позвонила ему, но не застала дома и поймала себя на том, что чувствует облегчение. Но теперь она шла с надеждой встретиться с ним, и он открыл дверь.

Господин Кавамицу обрадовался ей. Его квартира пропахла юдзу [29] Юдзу — японский цитрус, своего рода гибрид лимона и мандарина; из него готовят одноименный соус. и свежим тростниковым ароматом новых татами; госпожа Кавамицу приготовила чай.

Они поговорили о Жаклин Дюпре. Господин Кавамицу сказал, что Хисако может стать восточной Дюпре. Хисако рассмеялась нервным смехом, прикрывая ладошкой рот.

— О!. дзюдо, карате, кендо… да ты стала настоящей ниндзя, Хисако, — сказал господин Кавамицу, когда она рассказала о своем новом увлечении.

Она, улыбаясь, склонила голову.

— Но это не очень подходит для девушки, — сказал он ей, — это так… агрессивно. А ты не отпугнешь от себя всех мальчиков?

— Может быть, — согласилась она, не поднимая глаз и теребя хлопковую оторочку татами.

— Но, возможно, это не так и плохо, если ты хочешь стать великой виолончелисткой?

Она закусила губу.

— Ты хочешь стать великой виолончелисткой, Хисако? — спросил он так торжественно и серьезно, как будто эти слова были частью храмовой церемонии.

— Не знаю, — ответила она и взглянула на него, внезапно почувствовав себя совсем юной и словно бы незамутненно чистой и ясно увидев, что господин Кавамицу тоже внезапно состарился.

Она почувствовала, что краснеет и становится чище.

Господин Кавамицу важно кивнул и налил еще чаю.

Возвращаясь обратно на пароме, она опять сидела под открытым небом, глядя на вздымающееся, бушующее море под свинцовыми тучами, изливавшимися темными полосами дождя. Опять она прижимала к себе футляр со старенькой виолончелью и наблюдала с пустынной палубы, как волнуется холодное море, уткнувшись подбородком в плечо дешевенького, но такого дорогого для нее футляра, то и дело сотрясаемая ознобом.

Через некоторое время она встала, покачиваясь, прошла по шаткой палубе к самому борту, подняла футляр с виолончелью высоко над головой и швырнула в воду. Футляр упал плашмя, ей показалось, что она явственно услышала глухой удар. Море подхватило виолончель, и та, переваливаясь в холодных волнах, поплыла за кормой, словно потерянная лодка.

Дело обернулось неприятностями. Кто-то заметил в воде футляр и решил, что это человек. Паром замедлил ход, начал разворачиваться и, опасно кренясь от бортовой качки, поплыл в обратную сторону. Ничего этого Хисако не видела и не слышала, так как рыдала, запершись в туалете.

Паром и без того уже опаздывал, отстав от расписания, а тут потерял еще два часа, изменив свой курс в поисках «тела». Как ни удивительно, но они отыскали в бушующем море старый футляр, который уже почти скрылся под водой, выставив на поверхность только самую макушку. На нее накинули веревку и вытащили футляр на борт. Внутри было написано имя Хисако. Об этом происшествии сообщили в академию. В наказание ей дали внеурочные дежурства по общежитию и дополнительные уроки по выходным.