Иэн Бэнкс - Канал грез

— Сейчас около половины пятого утра, — кивнул Филипп. — По-моему, часовые сменяются каждые четыре часа, последняя смена была совсем недавно.

— Значит, сегодня, — сказал Блевинс, постукав указательным пальцем по ковру. — Самолет должен пролететь сегодня. — Он взглянул на Эндо и Филиппа. — Ну, что скажете? РЗВ?

— Pardon? [32] Простите? (фр.)

— Wakarimasen [33] Я не понимаю (яп.). .

Хисако перевела для Эндо, что такое ракета «земля — воздух»; для Филиппа Блевинс расшифровал сокращение сам. Оба кивнули, лица у них стали тревожными.

— Я не видел никаких э… эрзеве, — сказал Эндо Блевинсу.

— Я тоже, — согласился Филипп. — Я видел их оружие — это… пистолеты, автоматы, гранаты.

— То же самое и здесь, — сказал Блевинс и взглянул на Хисако. — Это просто наши соображения. Но если они действительно задумали что-то такое — наверняка постарались бы не показывать ракеты, запрятать их подальше.

— На «Накодо»? — высказала предположение Хисако.

— Мм-хмм, — зевнул Блевинс и кивнул. — Да, скорее уж на «Накодо», чем на «Ле Серкле». Оттуда безопаснее запускать ракеты, чем с танкера, полного нефти.

— Вы думаете, они сбивать самолет? — спокойно спросил Эндо.

— Может быть, — ответил Блевинс.

— Думаю, это очень опасно, — нахмурился Филипп.

— Вполне может спровоцировать Третью мировую, мистер Линьи, — заметил Блевинс, согласно кивая. — Да, я бы тоже сказал, что это опасно. Если только они задумали именно это. — Он потер глаза и фыркнул. — Кто-нибудь уже подумывал о планах побега?

— Нет, — ответил Филипп.

— Хм-м. На этот счет, как мне кажется, они действуют очень продуманно. — Он опять потянулся, на мгновение кинув взгляд назад. — Предоставив нам сравнительную свободу, они сделали нам щедрый подарок; в результате нам есть что терять. А с этими табуретами перед стойкой скрутить пулеметчика нереально… если только мы не готовы потерять десяток человек. Можно придумать отвлекающий маневр, хотя… Как мне кажется, в кино это выглядит гораздо проще, чем в действительности.

— Что, только это? — вырвалось у Хисако, и она тут же прижала к губам ладонь.

— Да нет, конечно, не только. — Он начал подниматься. — Нас вроде бы пускают до ветру?

— Да, — сказала Хисако, в то время как мужчины смотрели непонимающе.

Филипп понял. Он покачал головой:

— Я все там осмотрел, капитан; по-моему, это ничего не даст.

Вставая, Блевинс улыбнулся:

— Я так и думал, Филипп. Просто я предпочитаю включить помпу, пока переборки еще держат. Так что прошу меня извинить.

Он кивнул им и пошел прочь, слегка раскачивая при ходьбе руками, по очереди выдвигая вперед плечи. Минуя стойку, он изобразил некое подобие воинского салюта, венсерист в ответ махнул бутылкой «колы».

Тодай — это серьезно; он — самый лучший, Тодай — это японский Гарвард, Оксбридж; это фактически гарант работы на дипломатическом поприще, в правительственных учреждениях, в какой-нибудь всесильной дзайбацу [34] Дзайбацу (яп.) - финансовая или промышленная монополия. . Япония одержима идеей образования, как ни одна другая страна в мире, и окончить Токийский университет — это предел всех мечтаний. Но ее кораблик выдержал и это плавание. Хисако подросла; в последний момент вдруг вытянулась, ненадолго превратившись в нескладного долговязого подростка, — опять сказалась ее айнская наследственность. До гайдзинов она не доросла, однако привыкла смотреть на среднего японского мужчину сверху вниз. Она занималась плаванием, ходила в походы, несколько раз пробовала летать на дельтаплане и при случае ходила под парусом. Не бросала она и японских видов спорта: путь уступчивости, пустая рука [35] Путь уступчивости, пустая рука — соответственно, дзюдо и карате в дословном переводе с японского. , стрельба из лука, кендо. Деньги на эти занятия она зарабатывала благодаря струнному квартету, который помогла создать; они были популярны и, чтобы снизить спрос, постоянно поднимали расценки. Она понимала, что недостаточно упражняется на виолончели и порой сдавала экзамены на арапа, прекрасно зная, что, будь студент хоть трижды умником и готовым трудиться не жалея сил, в сутках все равно только двадцать четыре часа. Всегда, и тогда и после, ей это представлялось как удачное плавание, и она ни разу не проводила перед экзаменами бессонных ночей, не пожертвовала даже ни одним часом сна, в то время как ее подруги и многие другие студенты вокруг получали более высокие оценки и доводили себя до полного изнурения.

Она просто знала, что ей не стоит беспокоиться; она проплывет сквозь любые штормы, ее все равно откроют, а ее финал будет таким мощным, что сотрясет горы. Такие мысли посещали ее иногда в самые безумные моменты, после того как ей случалось в дружеской компании перебрать пива. Она выживет; всегда будет выживать, что бы ни случилось. В конце концов, она умна и сильна и, владея словами гайдзинов или гайдзинской музыкальной шкатулкой, так или иначе все преодолеет.

Некоторое время у нее было три проблемы. Две из них она разрешила в одну ночь. Придя после долгих раздумий к выводу, что ей не нужна любовь в том смысле, в котором говорят или думают о ней большинство людей, то есть другая любовь, чем та, которую ты не можешь получить от матери и от друзей и которую испытываешь к музыкальному произведению или к отечеству, она решила, что даст себя соблазнить и соблазнителем будет гайдзин.

Его звали Бертил, и он был швед из Мальме, на пару лет старше ее. Он проходил в Токио годичную языковую стажировку и был блондин, что ей нравилось, а под налетом некоторой скандинавской угрюмости в нем обнаружилось много забавного и веселого. Тогда она все еще выщипывала свои брови и брила ноги и руки, так как считала ужасным быть такой волосатой, но когда они пришли в «отель любви» в Сэндзоку и он ее раздел — она предупредила его о том, что она девственница, и только думала, как бы он не испугался, заметив ее дрожь, — то погладил волосы у нее на лобке (она внезапно подумала: «О господи! Это единственное место, которое я не брею! Там же целый лес!») и сказал… ну, тогда она была в слишком растрепанных чувствах, чтобы запомнить точные слова, но это были слова восторга и восхищения… однако одно слово она не смогла забыть — слово, которое даже спустя четверть столетия не может слышать без дрожи; слово, которое превратилось почти в синоним того чувства, стало чувственным поглаживанием, это было английское слово — как приятно даже думать о нем — luxuriant…

Через неделю Бертил должен был возвращаться в Швецию; прощание вызвало бурю горьких и сладостных чувств. Бритву она выбросила.

После этого осталась всего лишь одна проблема: ей была невыносима самая мысль о полетах. Она иногда подъезжала в Нариту и смотрела, как взлетают и садятся самолеты. Она наслаждалась этим, это было вовсе не трудно. Но сама мысль очутиться внутри самолета наполняла ее ужасом.