Айзек Адамсон - Эскимо с Хоккайдо

И вдруг близнецы надвинулись на меня. Я не уклонился. Они схватили меня под руки. Я опять-таки не возражал. С моего молчаливого согласия громилы оторвали меня от скамьи.

– Стоп! – сказал Суда.

Они держали меня на весу. Если б захотели, могли бы перебрасываться мной, как мячиком, или сложить миролюбивого бумажного журавлика. Суда еще немного покатал скалкой по лодыжкам и прекратил это занятие. Почесал в затылке, раздумывая.

– Опустите его! – велел он.

Близнецы разжали руки, и я совершил жесткую посадку на скамью. Глядя мне прямо в глаза, Суда заговорил, и слова его падали весомо, как целый почечный Стоунхендж.

– Ты! Ты – первый человек, кто пришел сюда. – Он передохнул и начал речь с начала: – Первый, кого я могу уважать, понимаешь? Ты знаешь, что такое конфликт. Всякое искусство – и кикбоксинг тоже – основаны на конфликте, так я понимаю.

Под конец фразы он возвысил голос, будто сам усомнился. Я кивнул, сожалея о своем промахе: Суда принял мою дерзость (вызванную отвращением ко всей этой церемонии) за суровую честность, за прямой подход. Я выступил хамом, а он счел меня гонзо-журналистом – различие тонкое, не всякому доступное.

– Все эти репортеры – просто овцы, понимаешь? Приятные ребята, но рок не для них. Одинаковые костюмы, одинаковые глупые вопросы. Но ты – другой. Независимый, чужой здесь.

– Послушайте, вы не совсем…

– Это замечательно, чел! Все эти правила не я придумал. Я-то готов отвечать, о чем бы ни спросили. Дерзость и есть рок. Это и есть Ёси. Ты бы ему понравился. Он бы тебе задницу надрал, но ты бы ему пришелся по душе. И мне тоже.

Что бы такое ему сказать, чтобы разонравиться? Я сидел на скамье, слушал, как я ему нравлюсь, и мне это вовсе не нравилось. Пора выбираться, покуда мне не понравился Суда. Нужно соблюдать дистанцию, во всяком случае – пока я не нашел ракурс для статьи о Ёси.

– Вас там еще репортеры ждут, – напомнил я.

– Придурки с диктофонами, – процедил Суда. – Ты вообще представляешь, каково это – целый день слушать одни и те же вопросы!

Я чуть было не посочувствовал: после моего опыта с токийской полицией я прекрасно знал, каково это. Но тут на лице Суды промелькнуло изумление. За моей спиной послышались шаги, и я обернулся.

Впереди – мужик с лицом, что мешок из-под картошки, покатый лоб над правой бровью украшен двумя шрамами в виде полумесяцев или усталых гусениц.

Шрамы от укуса.

Тюремный поцелуй из Осаки.

Позади – четверо, лица свежие, консервативные синие костюмы. Парни качались из стороны в сторону, движения не слажены. Знаю я таких – приятные, компанейские ребята, неотвязные, как похмелье, вечно жалуются, что им не оплатили сверхурочные. Одеваются в Инкубаторские Костюмы, гордятся степенью бакалавра, полученной в университете Васэда, друзей полно, творческой фантазии не больше, чем у гвоздя.

Впрочем, я не сужу людей по внешности.

– Горе, детка! – произнес Укушенный, обращаясь к Суде.

Укушенный нацепил темные очки – такие разве что Сильвия Плат [39]носила, да и то в дождливый день, – а из-под устрашающе дорогого синего костюма виднелся острый, как лезвие бритвы, галстук. Все это прекрасно сочеталось со стрижкой под Цезаря, и Укушенный это сознавал. Парни, склонные говорить другим «детка», прекрасно разбираются в прическах, темных очках и модных костюмах – что с чем идет. Скорбно покачав головой, Укушенный повторил:

– Ты сейчас переживаешь большое горе!

Суда покосился на близнецов-телохранителей, потом с изумлением – на Укушенного.

– Как вы сюда попали?

Укушенный криво усмехнулся. Сверкнули зубы, острее острого галстука. Недешево ему стоило привести их в порядок.

– Господин Сугавара выражает глубочайшее соболезнование.

– Мы все сочувствуем! – подхватил один Синий Костюм. – Такая трагедия!

– Господин Сугавара выражает свою скорбь.

Я не сразу сообразил, что речь идет о том самом Сугаваре. Этот человек-легенда в самом деле поднялся из грязи в князи, что в жизни случается гораздо реже, чем в романах. В начале восьмидесятых Сугавара основал «Сэппуку [40]Рекордз» и за несколько лет превратил эту студию в крупнейшую независимую музыкальную компанию страны. Большинство независимых студий звукозаписи укрывались в какой-нибудь нише, специализируясь на китайском рэпе, вьетнамском регги или окинавской психоделике, но «Сэппуку» била сильнейших игроков на их собственном поп-поле. Наделенный сверхъестественным даром сходу распознавать хит, Сугавара подписывал сделки, до которых никто другой и кончиком палки не дотронулся бы, запрыгивал в головной вагон еще не сложившейся моды и тут же соскакивал, едва дорога становилась чересчур ухабистой.

Он славился умением находить талант, но еще более – умением этот талант удержать. Компании покрупнее пытались переманить у него клиентов, поползли неизбежные мрачные слухи о том, какими способами

В чем бы ни заключалась тайна Сугавары, он предпочитал держать ее при себе. Вот уже почти шесть лет он вовсе не общался с прессой. Теперь он возглавлял не только «Сэппуку Рекордз», но и «Киностудию "Сэппуку"», «Телеканал Сэпукку», «Видео "Сэппуку"», «Издательство "Сэппуку"» и «Рекламное агентство "Сэппуку"», корпорацию «Сэппуку» и seppuku.co.jp. Времени на низменных репортеров не оставалось.

– Господин Сугавара передает поклон, – возвестил Укушенный. – Сердечный поклон. От имени всех членов «Сэппуку».

– Ёси нам все равно что брат, – забормотал один из Синих Костюмов.

Квартет Синих Костюмов дружно выводил еще какие-то банальности, пока Укушенный не остановил их взмахом руки. Все немедленно заткнулись. Сняв очки, Укушенный уставился на меня так, словно впервые обнаружил мое присутствие.

– Репортер?

– Журналист, – уточнил я.

Укушенный прищурился, лоб его пошел складками, шрамы сморщились.

– Прошу вас, поймите, – поспешно встрял один из Синих, – сейчас мы не можем общаться с журналистами.

– Мы вынуждены просить вас удалиться.

– Такая трагедия!

– Столько людей жаждут выразить сочувствие!

– Поймите нас!

Пока все хором требовали от меня понимания, я исподтишка оглянулся на Суду. Тот сидел на скамейке и, похоже, ничего не понимал.

– Не примите за недостаток уважения, – осторожно заговорил я, – но ведь нас пригласили на пресс-конференцию.

– Значит, договорились! – радостно пропел один Синий.

– Благодарим вас за отзывчивость! – подхватил другой.

Укушенный вновь жестом велел им замолчать и пододвинулся вплотную ко мне:

– Звать-то тебя как, журналист?

Он говорил с грубым осакским выговором. Осака – хулиганистая сестренка Токио, город, где типичная японская вежливость уже не типична. «Деньги делаешь?» – так в Осаке здороваются. «Звать-то тебя как?» – на языке Осаки это означало «Приятно познакомиться».