Лорел Гамильтон - Запретный плод

Николаос сидела в резном деревянном кресле. Ноги ее еле доставали до пола.

Мужчина-вампир подошел и склонился к креслу. У его кожи был странный оттенок коричневатой слоновой кости. Он зашептал что-то Николаос на ухо.

Она рассмеялась, и это было как колокольчики. Красивый, рассчитанный звук. Тереза подошла к девочке в кресле и встала за ней, разбирая руками белокурые волосы.

Справа к ее креслу подошел мужчина – человек. Он встал спиной к стене, прямо, с ничего не выражающим лицом и напряженным позвоночником. Был он почти совсем лыс, лицо узкое, глаза темные. Мужчины без волос выглядят, как правило, не очень. А этот – вполне. Он был красив, при этом у него был вид человека, которому это все равно. Мне хотелось назвать его солдатом – не знаю, почему.

Еще один подошел к Терезе. Волосы песочного цвета, коротко стриженные. Странное у него было лицо: не симпатичное, но и не отталкивающее, лицо, которое запоминается. Такое, которое может показаться прекрасным, если долго вглядываться. Глаза были светло-зеленые.

Он не был вампиром, но и человеком его назвать, возможно, было бы слишком поспешно.

Последним подошел Жан-Клод и встал у кресла. Он ни к кому не притронулся, и даже стоя рядом со всеми, он был от всех отдельно.

– Отлично, – сказала я. – Теперь бы еще мелодию из фильма “Дракула, князь тьмы” – и декорация готова.

Голос ее был такой же, как смех – высокий и безобидный. Тщательно продуманная невинность.

– Тебе это кажется остроумным?

Я пожала плечами:

– Каким есть.

Она улыбнулась. Клыков не показала. У нее был такой человеческий вид, в глазах светился юмор, лицо приятно округлое. Смотрите, какая я безобидная, просто симпатичный ребенок. Именно так.

Черный вампир снова что-то ей шепнул. Она рассмеялась смехом таким искристым и чистым, хоть в бутылки разливай.

– Ты этот смех отработала или он у тебя от природы? Нет, спорить могу, это потребовало практики.

Жан-Клод состроил гримасу. Не знаю, то ли он пытался не рассмеяться, то ли не нахмуриться. Может быть, и то, и другое. На некоторых я так действую.

Смех сполз с ее лица – тоже очень по-человечески, и только глаза искрились. И ничего забавного во взгляде этих глаз не было. Так глядит кошка на птичку.

Голос ее чуть взлетал в конце каждого слова – это придавало ему некоторую искусственность, как у Ширли Темпл.

– Ты либо очень смела, либо очень глупа.

– Тебе бы следовало к такому голосу добавить ямочки на щеках. Хотя бы одну.

– Я бы предположил, что глупа, – негромко сказал Жан-Клод.

Я посмотрела на него и снова на шайку гулей.

– Я знаете какая? Усталая, избитая, голодная, злая и перепуганная. И очень хотела бы покончить с этим спектаклем и перейти к делу.

– Начинаю понимать, почему Обри вышел из себя. – На этот раз ее голос прозвучал сухо и без тени юмора. Звенящим голоском произносимые слова капали, как с ледяной сосульки. – Ты знаешь, сколько мне лет?

Я посмотрела на нее и покачала головой.

– Кажется, ты говорил, что она искусна, Жан-Клод.

Она произнесла его имя так, будто на него сердилась.

– Она искусна.

– Скажи мне, сколько мне лет. – Голос был холоден, как у сердитого взрослого.

– Не могу сказать. Не знаю, почему, но не могу.

– Сколько лет Терезе?

Я посмотрела на темноволосую вампиршу, вспомнила силу ее давления на мой разум. Она надо мной смеялась.

– Сто или сто пятьдесят, не больше.

Она спросила, и лицо ее было непроницаемо, как мрамор:

– Как, не больше?

– Такое у меня ощущение.

– Ощущение?

– В голове у меня. Ощущение… определенной степени силы. – Терпеть не могу это объяснять. Всегда получается какая-то мистика. А тут никакой мистики. Я знала вампиров, как некоторые люди знают лошадей или автомобили. Природный дар. Практика. Но вряд ли Николаос понравится сравнение с лошадью или машиной, так что я не стала об этом распространяться. Видите, я вовсе и не дура.

– Посмотри на меня, человек. Посмотри мне в глаза.

Голос ее был все так же ровен, без той командной силы, какая бывала у Жан-Клода.

Ага, посмотри мне в глаза. Кажется, мастер вампиров всего города могла бы придумать чего-нибудь пооригинальнее.

Этого я тоже вслух не сказала. Глаза у нее были то ли серые, то ли голубые, то ли серые и голубые одновременно. Взгляд ее давил на мою кожу, как пресс. Подними я руки, я бы, наверное, могла что-то от себя оттолкнуть. Никогда я еще так не ощущала взгляд вампира.

Стоящий справа от нее солдат поднял на меня глаза, будто я, наконец, сделала что-то интересное.

Николаос встала и вышла чуть вперед всего своего антуража. Ростом она была мне по ключицу, то есть очень низенькая. Минуту она стояла, прекрасная и эфирная, как картина живописца. Никаких признаков жизни, только сочетание прекрасных линий и подобранных цветов.

Она стояла неподвижно и открыла мне свой разум. Как будто открыла запертую дверь. Разум ее ударился об меня, и я зашаталась. Ее мысли вонзились в меня, как ножи, как сны со стальными кромками. Искры ее разума танцевали у меня под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело.

Я стояла на коленях, а как упала – не помнила. Было холодно, очень холодно. И для меня ничего не было в мире. Я была мелочью вне этого разума. Как я думать могла назвать себя ей равной? Как я могла не поползти к ее подножию и не молить о прощении? Мое высокомерие не терпимо!

Я поползла к ней на четвереньках. Кажется, это был правильный поступок. Я должна была вымолить ее прощение. Мне нужно было прощение. Так как же приближаться к богине, как не на коленях?

Нет. Что-то здесь было не то. Но что? Я должна просить богиню меня простить. Я должна поклоняться ей и делать все, что она повелит. Нет. Нет.

– Нет, – шепнула я. – Нет.

– Иди ко мне, дитя мое.

Ее голос был возвращением весны после долгой зимы. Он открыл меня изнутри. Он дал мне ощущение тепла и благожелательности.

Она протянула ко мне бледные руки. Богиня позволит мне ее обнять! Это чудо. Почему же я корчусь на полу? Почему не бегу к ней?

– Нет!

Я заколотила ладонями по камню. Было больно, но недостаточно.

– Нет!

Я вбила кулак в пол. Руку пронзила молния, и рука онемела.

– НЕТ! Я вбивала кулаки в камень один за другим, пока они не покрылись кровью. Боль была острая, реальная, моя.

– Убирайся из моей головы, слышишь, сука? – кричала я.

Скорчившись на полу, прижав руки к животу, я ловила ртом воздух, сердце колотилось где-то у горла, перекрывая дыхание. Гнев тек через меня, чистый и острый. Он вышиб наружу последние остатки вмешательства Николаос в мой разум.

Я полыхнула на нее взглядом – злым, потом испуганным. Николаос пронеслась через мое сознание, как океан через раковину, наполнив и опустошив. Может быть, чтобы меня сломать, ей надо лишить меня рассудка, но она может это сделать, если захочет. И ничем мне себя не защитить.