Маргарет Миллар - Стены слушают

Консуэла обнаружила на кофейном столике серебряную шкатулку и восхищенно чмокала, любуясь красотой, мастерством чеканки и количеством лотерейных билетов, которые за нее продадут.

– Похоже, она говорит о шкатулке, – предположила Эми.

– Пусть говорит.

– Если ты намерена выбросить шкатулку, отдай лучше ей.

– Могу отдать, – согласилась Уильма. – Могу, но не хочу. А с чего ты взяла, будто я намерена выбросить ее?

– Ты сказала. Даже пообещала...

– Ничего подобного. Я сказала, если хочешь выбросить ее, так ступай, выброси. Но тебе не хватило смелости, и гы потеряла удобный случай. Шкатулка моя. Я купила ее для Руперта и Руперту подарю.

Консуэла, обманувшаяся в мечтах о белокурой шевелюре и о близости к звездам кино, издала вопль протеста и схватилась за сердце, словно оно готово было лопнуть.

Уильма свирепо уставилась на нее:

– Убирайся. Мы заняты. Придешь позже.

– О, жестокая, – запричитала по-испански Консуэла. – Эгоистка, мерзкая! О, пусть ты вечность проведешь в аду.

– Ни черта не понять, о чем она.

– Хотела в я, чтобы ты понимала, черная ведьма со злыми глазами. От твоего взгляда дети бледнеют и делаются больны. Собаки прячут хвост между ногами и уползают прочь...

– Ну, с меня хватит. – Уильма повернулась к Эми. – Пойду в бар.

– Одна?

– Милости просим, если угодно...

– Рано. Еще нет пяти.

– Оставайся. Если повезет, вспомни что-нибудь из своей высшей испанской школы. То-то повеселишься с этой девкой.

– Уильма, тебе нельзя пить, когда ты в таком настроении. Это вызовет депрессию.

– У меня уже депрессия, – заявила Уильма. – Ты вызвала ее.

В семь часов Эми направилась на поиски.

В отеле работали два бара: просторный бар на крыше, с оживленным оркестром, и другой, поменьше, между холлом и рестораном для тех, кто предпочитал мартини без музыки. Эми подкупила лифтера двумя пезо и спросила, в каком направлении отправилась Уильма.

– Ваша приятельница в меховом манто?

– Да.

– Сначала в сад на крыше. Скоро вышла оттуда и поехала вниз. Пожаловалась, что африканская музыка слишком шумна и мешает разговору.

– Мешает разговору? – удивилась Эми. – С кем?

– С американцем.

– Каким американцем?

– Тут один вертится в баре. У него, как говорят у вас, тоска по родине. Он из Нью-Йорка. Любит поговорить с американцами. Он не опасен. – Лифтер пожал плечами. – Никудышный человек.

Уильма и неопасный американец (смуглый молодой блондин в броской полосатой спортивной куртке) сидели за столиком в углу переполненного бара. Говорила Уильма, а молодой человек слушал и улыбался заученно-профессиональной улыбкой, лишенной тепла и интереса. Эми подумала, что он в самом деле выглядит не опасно. Наверно, и правда, таков для кого угодно, за исключением Уильмы. Два брака и два развода не научили ее разбираться в мужчинах; она была сразу и слишком подозрительна, и чересчур доверчива, агрессивна и уязвима.

Эми нерешительно пересекла бар. Ей хотелось повернуть назад. Но еще больше хотелось убедиться, что Уильма в порядке – не перепила, не возбуждена. "Тут ей не место. Завтра поедем в Куэрнаваку, как советует доктор. Там будет спокойнее. Без тоскующих по родине американцев".

– А, вот и ты, – громко и весело закричала Уильма. – Давай, давай, садись. Это парень из Сан-Франциско: знакомьтесь, Джо О'Доннел – Эми Келлог.

Эми подтвердила рекомендацию, слегка кивнув головой, и села.

– Значит, вы из Сан-Франциско, мистер О'Доннел?

– Точно. Только называйте меня Джо. Так все зовут.

– Мне почему-то казалось, что вы из Нью-Йорка.

О'Доннел засмеялся к небрежно спросил:

– Женская интуиция?

– Отчасти.

– Отчасти, может быть, из-за спортивной куртки? Я шил ее в Нью-Йорке у "Братьев Брукс".

"Братья Брукс", ври больше", – подумала Эми, но сказала:

– В самом деле? Как интересно.

– Давайте выпьем, – предложила Уильма. – Эми, дорогуша, ты выглядишь слишком трезвой. Ты трезва и взбешена. Ты постоянно бесишься. Только скрываешь это лучше, чем мы, остальные.

– Ах, перестань, Уильма. Я и не думаю беситься.

– Нет, бесишься. – Уильма повернулась к О'Доннелу и потеребила его рукав. – Хочется знать, с чего она взбесилась? Ведь хочется?

– Да все равно: и так, и так перебьюсь, – примирительно сказал О'Доннел.

– Наверняка хочется знать! Наверняка!

– Перебрали вы...

– Чуточку. Самую, самую, самую чуточку. Ну, решайте. Хотите знать, из-за чего она бесится?

– Ладно, выкладывайте, и кончим с этим.

– Она думает (Эми все время думает: отвратительная привычка), она думает, будто я покушаюсь на ее мужа и потому купила ему серебряную шкатулку.

О'Доннел усмехнулся:

– А на самом деле?

– Конечно нет, – решительно заявила Уильма. – Руперт мне как брат. Я вообще люблю покупать людям вещи. Иногда люблю, если чувствую себя доброй. А иногда бываю подавленной и жадной и тогда слепому не подарю минуты света.

– А сейчас? Вы как чувствуете себя, хорошей?

– Замечательной! Давайте куплю вам выпить. Или вы, может быть, предпочли бы серебряную шкатулку?

– Можно начать с выпивки.

– О'кей! Официант! Официант! Три teguilas [3] с лаймой.

– Послушай, Уильма, – сказала Эми. – Почему бы нам не пообедать?

– После, после. Я не голодна.

– Я голодна.

– Тогда иди, обедай.

– Нет, подожду тебя.

– Ладно. Жди. Ну, чего ты сидишь и бесишься? Постарайся развеселиться.

– Стараюсь, – мрачно сказала Эми. – Сильнее стараюсь, чем ты думаешь.

Улыбка О'Доннела становилась все более натянутой. Вечер складывался наперекор его планам – несколько даровых виски, милая беседа, может быть, небольшая сумма в долг. С одной женщиной он отлично умел поладить. Две женщины, да еще в скверных отношениях друг с другом, могут обременить. Хорошо бы спокойно и быстро отделаться от обеих, не оскорбив ничьих чувств.

Оскорбленные чувства могли вылиться в жалобу хозяину отеля, и тут приветливый коврик был бы выдернут из-под ног. Бар был его штаб-квартирой. Он никогда не вляпывался в неприятности Американские гости обычно радовались случаю поставить выпивку парню из Фриско, или Нью-Йорка, или из Чикаго, Анджелеса, или Милуоки, или Денвера. В некоторых выдаваемых за родину городах он бывал. О других читал или слыхал. В Сан-Франциско ему бывать не приходилось, но он видел множество снимков Моста Золотых Ворот, Рыбачей Пристани и канатной дороги. Этих сведений вполне хватало. Остальное он мог подделать, включая адрес, если его спрашивали о нем. Всегда называл один и тот же, Садовая улица, потому как в каждом городе есть своя Садовая улица.

– Садовая, одиннадцать, двадцать пять, – сказал он Эми. – Вы, верно, и не слыхивали об этой улице. Она в восточной части города. Или была. Теперь, может быть, весь район срыт и на его месте выстроены отели или универмаги. Что, канатная дорога еще работает?