Виктор Гавура - Час цветения папоротников

Рассердившись за это, он долго не соглашался, но, наконец, решился идти на змея-людоеда. Борьба была страшна и продолжительна, но Кирилла все же одолел Змея, и после победы заснул богатырским сном в своей клети, попросив наперед свою мать, чтобы она не мешала ему спать 12 суток. Мать ждала 11 суток, но на двенадцатые, не утерпела и стала его будить. Кирилла проснулся, попрекнул мать за нетерпение, и тотчас же умер.

Возможно, в этой легенде есть доля здравого смысла, ведь в этой местности было вырыто много пещер, где укрывался промышлявший разбоем воровской люд. Быть может, именно с ними и сражался Кирилла? Вспоминал по памяти Сергей, прочитанное в каком-то путеводителе по киевским пещерам. Но он никак не мог понять, в чем заключается культурная ценность подземных нор? Рассуждения над этим вопросом ему быстро наскучили, и он пришел к выводу, что каким бы сильным ни было его желание узнать эту тайну, вряд ли она постижима до конца. Вероятно, это одна из тех загадок, которую нельзя ни понять, ни постичь человеческим разумом…

Сергей подошел к окну и уперся пылающим лбом в стекло, надеясь, что холод поможет успокоиться и ему удастся заснуть. Да не тут-то было! Он глядел в ночь за окном и предчувствовал необычайные приключения, ожидавшие его впереди.

План, как план.

Размышлял Алексей, сидя за сверкающим золотистой поверхностью письменным столом карельской березы. Сегодня он снял с него все справочники, своды законов и подзаконных актов, прибрал текущие деловые бумаги, убрал даже вечно работающий ноутбук. По цене этот старый стол с потускневшими бронзовыми украшениями соответствовал новой иномарке. Но дело не в деньгах, когда они есть, конечно… Алексей считал, что за этим столом ему хорошо думается. Когда он сказал об этом Сергею, тот критически осмотрев стол, согласился, сказав: «полезная в хозяйстве вещь».

‒ В старинной мебели со временем исчезает резкость линий, сглаживается что ли… По крайней мере, это так воспринимается. От длительного соприкосновения с людьми она начинает казаться одухотворенной, ‒ нехотя, развил свою мысль Сергей.

Алексей внимательно рассматривал принесенный Сергеем срисованный план подземных ходов, сопоставляя его с намотанной на бутылку из-под пива шелковкой. Сергей предусмотрительно принес ее с собой, не зная, найдется ли у Алексея такая же, с подходящим диаметром. Конечно, это план-схема, на карту он не тянет и к местности не привязан, но какой же Серёга… ‒ орёл! Мысленно он аплодировал находчивости друга. Хоть он и скептик, и парадоксалист, но он и не такой еще свиток разовьет!

Алексея всегда удивляла нестандартность подходов Сергея к решению запутанных вопросов, его проницательность и смелость мысли. К тому же, он знает чертову прорву всяких интересных вещей, почитать о которых у Алексея никогда не хватало времени, да еще владеет ресурсами латыни. Знания большинства высокообразованных людей напоминают банковские вклады, их накапливают и заботливо хранят, но редко ими пользуются, лишь единицам дано распоряжаться своими знаниями оперативно, при первой необходимости. К этим избранным относился Сергей. Вообще-то, если разобраться, все элементарно просто. Да, но попробуй, догадайся. Теперь основная проблема состоит в том, чтобы найти вход. Где его искать, известно, но как найти? Вот главная задача. Ключ сильнее замка, ‒ в нем решение задачи.

— Интересно, на каких улицах находились магазины Полежаева? — сказал Алексей задумчивым голосом, каким говорят люди, погруженные в свои мысли.

Сергей не спешил с ответом, понимая, что Алексей в нем не нуждается. Он неприязненно взглянул на друга и молча, пожал плечами. После вчерашнего Алексей стал сильно тормозить, подолгу думает над всякой ерундой, вести с ним беседу одно удовольствие, ‒ сплошной медляк! Что касается дореволюционных киевских магазинов, то в одной обстоятельной обзорной статье о киевской старине Сергей о них читал, но помнил только о нескольких из них.

Магазин «Джентельменъ» располагался на Крещатике и предлагал наибольший выбор «галстухов», а магазин «Жакъ» находился на Большой Васильковской улице и славился великолепным выбором смокингов, столь необходимых для торжественных случаев, коих в «ранишней» жизни было предостаточно. Неожиданно для себя Сергей еще вспомнил о знаменитом кондитерском магазине Балабухи на Крещатике в доме № 31, где продавались «соблазнительнейшие вкусности».

На этом запас его сведений о давних киевских магазинах исчерпывался. Хотя ему запомнилось несколько фамилий их владельцев, и он принялся их припоминать, как их запомнил, в алфавитном порядке: Альшванг, Гершман, Кауфман и Яхинсон. Вот, кажется, и все. Ах, да! Что ж это я… Ну, конечно же, и Леон Идзиковский. Надо же, чуть было о нем не забыл. Но, о Полежаеве он решительно ничего не знал.

— А что это за Николаевский цепной мост? Ты знаешь, где он находится? — оставив свои размышления, поинтересовался Алексей.

— Во время войны, когда наши отступали, они его взорвали. Примерно на том месте, где был Цепной, сейчас находится мост Метро, — поглядев на Алексея красными от недосыпа «глазами кролика», ответил Сергей, думая о другом.

Он сидел в кресле с опухшей с перепоя физиономией и лечился чаем «Greenfield» в чеканном серебряном подстаканнике. В эти парные подстаканники средины XVIII века Алексей недавно вбухал свой месячный оклад, и никак не мог на них налюбоваться. Сергей вдыхал едва различимо нежную дымку, курившуюся над поверхностью янтарного напитка. Неповторимые ароматы черного цейлонского чая с тонкими оттенками изысканного букета сочетались в нем с силой и полнотою запахов. Эти утонченные ароматы ассоциировались у него с общественной баней, где похоже благоухал распаренный веник.

Задалбывал похмельный нервяк, с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не сказать какую-то колкость, о которой после придется жалеть. Все воспринималось с ранящей остротой. Слишком ярок был свет дня, четкость предметов раздражала своей резкостью. Солнце светило сильней, чем нужно. Ну, что за напасть, впору ослепнуть! Мысли шарахались из стороны в сторону, бараньим стадом сбивались в кучу, волнами накатывала тревога, ненадолго отвлекая от изводящего ощущения позорного провала и чувства виновности.

Отличный чай быстро опротивел (да неважнец), а превосходной работы подстаканники, на которые ему пришлось бы трудиться более года, вызывали лишь горькую иронию. Сергей действительно был беден, беден всеми видами бедности, но хуже всего было то, что он был беден сознанием своей бедности. Укоренившееся в нем осознание своей бедности убило желание что-либо менять, взлелеяло апатию, возвело скепсис в образ жизни. Он осторожно поставил подстаканник (то же мне, шикардос) на столешницу журнального столика из толстого, затейливо гравированного стекла, и с таким видом посмотрел на обтерханные до бахромы штанины своих джинсов, словно презирал себя, что было недалеко от истины.