Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

Я улыбаюсь ей, и в животе заметно теплеет.

– Спасибо, Бенни, – говорю я и кладу монетку поверх книги.

Последний подарок – коробка из-под обуви. Крышка уже снята и лежит в сторонке. Внутри видно только горку мятой золотистой бумаги.

Я осторожно роюсь в ней, пока культей не нащупываю что-то холодное. Раздвигаю бумагу и вижу… серебряные руки. Не сразу понимаю, что это, но сердце судорожно колотится, узнавая. Они блестят даже в свете лампы. Пальцы тоньше настоящих, худые, как сучковатые веточки.

– Твой доктор расстарался, – говорит Энджел. – Обзвонил кучу инстанций, поднял всех на ноги… В общем, выложился на полную катушку.

– А что это?.. – спрашиваю я.

– Ты не узнаешь собственные руки? – удивляется Энджел. – Я, кстати, предлагала доктору Уилсону выпрямить средний палец, чтобы ты всегда могла указать Пророку, куда ему идти.

Я поднимаю левую руку, и что-то тяжелое и плотное внутри меня встает на место.

– Это доктор Уилсон их нашел? – спрашиваю я.

Энджел кивает.

– Ага. Вытащил из хранилища улик. Нарушил штук десять законов.

– Но зачем ему это надо?

Та пожимает плечами.

– Странный он какой-то… Сказал, вы теперь квиты. И заодно – чтобы оставить о себе на память сувенир.

Металлические пальцы холодят мои культи. Пальцы, которые некогда росли из моего тела; зародились цепочкой клеток в утробе матери и семнадцать лет были частью меня, а потом стали чужеродным предметом. Однако сейчас нет ничего краше их, словно покрыты они не серебром, а обычной человеческой кожей.

Когда кто-то из жен укрыл Джуда простыней и кровь перестала дымиться в морозном воздухе, дьяконы увели меня на край Общины, к гигантской сосне, чьи ветки стропилами простирались над головой. Вглядываясь в кусты, я поняла, что Вейлон ушел. В груди стало легче. Пусть собирает вещи, садится в свой грузовичок и едет куда глаза глядят. Может, хоть сейчас он поймет, какой глупостью изначально было приводить семью в эту глушь.

За спиной тихо шумела Община, но я не могла видеть опостылевшую паству в унылой одежде, сшитой десять лет назад, с исступленными лицами и вытаращенными глазами, полными любви к Пророку, – поэтому запрокинула голову к небесам. Уже практически настала ночь. Темные облака укрывали мутно-синюю бездну дырявым одеялом. На востоке взошла почти полная луна. Я тряслась всем телом, однако никак не могла отвести от нее взгляд. Даже когда подошел Пророк и принялся визгливо орать, пробирая голосом до самой души и хватая за горло живущих там ангелов, я все равно видела перед собой лишь лунный овал, висящий над родным лесом, и облака, скользящие по небу словно голуби.

Пророк схватил меня за подбородок, почти уткнувшись носом в лицо.

– Ты вообще слушаешь?!

Раньше он никогда не делал мне больно. От его хватки я наконец очнулась. Смело уставилась ему в лицо и заметила, что его глаза затянуты тонкой белой пленкой. Он ведь прежде носил очки, пока Господь не вернул ему зрение.

– Нет, – сказала я. – Больше я тебя не слушаю.

За плечом у него я видела укрывавшую Джуда простыню. На ней расцветали красные пятна.

Пророк с силой толкнул меня на землю, но, упав, я вытянулась на спине и заложила руки за голову, вновь уставившись на луну. Женщины неуверенно зашептались. Я вела себя слишком странно для человека, которому предстоит наказание. Такое, наверное, могло случиться где угодно, с любой другой девушкой в любом другом месте, где детей не стесняются колотить и мучить.

Я не брыкалась, когда мужчины стащили ботинки у меня с ног. И когда накинули на лодыжки петлю из толстой веревки и вниз головой подвесили на дереве, – тоже. Руки бессильно болтались подо мной. Веревка крутанулась, и на мгновение я повисла лицом к лесу, к темной толпе спящих сосен. Там было черным-черно. Интересно, неужели я и впрямь верила, будто в этой тьме, если хорошенько приглядеться, можно увидеть ангелов?

Позади, за спиной, захрустела грязь под ногами Пророка.

– Этой водой мы очистим тебя от греха блуда и непослушания! – крикнул он.

Ледяной поток ударил в меня, будто стекло. Я ахнула. Веревка снова крутанулась, и я повисла лицом к Пророку. За ним выстроилась вереница людей, и каждый в скрюченных белых пальцах сжимал ведро с холодной водой из пруда. Я не видела лиц, потому что почти все стояли с опущенными головами, но наверняка там были все – люди, с которыми я прожила бок о бок свою жизнь.

Пророк дал знак; следующий человек в очереди, дьякон, подошел и тоже окатил меня водой. У него в ведре плавал треугольный кусок льда из пруда. Тот больно саданул меня по лбу, и, наверное, потекла кровь, потому что волосам вдруг стало тепло.

Пророк размашисто махнул ладонью.

– Этой водой мы очистим тебя от греха блуда и непослушания!

Один за другим в меня выплескивали содержимое ведер, пока я не промокла с головы до ног и не затряслась с такой силой, что захрустели все кости.

Жены моего отца подошли вместе и окатили водой разом. Потом отвернулись, не глядя друг на друга. За ними последовали мои братья и сестры. Те, что помладше, качались под тяжестью ведра, кое-как поднимали его до плеч и опрокидывали. Один из старших, Джедайя, плеснул прямо в лицо, и я изогнулась, складываясь пополам, чтобы откашляться и выплюнуть жидкость, попавшую в нос. Констанс я не заметила. Ее, наверное, увели в комнату невест.

Кто-то из малышей захныкал, что ему холодно. Вода стекала у меня по прямым, будто провода, волосам и капала на землю. Раз за разом Пророк повторял свою мантру. Каждую минуту я почти теряла сознание, но от очередной порции ледяной воды мигом приходила в себя.

Наконец все прекратилось. Сквозь скрип веревки раздалось шлепанье ног – обитатели Общины спешили по домам. Пророк ушел. Вода подо мной смерзлась в ледяную глыбу. Волосы тоже.

И тогда я поняла, что меня решили здесь оставить.

Чтобы я замерзла насмерть.

Свою участь я приняла не задумываясь. Расслабилась, стараясь не замечать жжения в ногах и жара, от которого полыхали щеки. Все это уже не имело значения. Джуд умер. Ничего не осталось. Никакого будущего. Хотелось только одного – спать. Просто спать.

И вдруг в голове метеоритом вспыхнула мысль про Констанс – несчастная заперта в комнате невест, горит от лихорадки и задыхается под грузом вранья, которым ее пичкали с той самой секунды, как мать выпихнула дитя из утробы. Я обязана во что бы то ни стало ее беречь. Однако сестру не спасти, пока Пророк рядом. Я умру, а он на ней женится, и Община будет существовать еще долгие годы, затерянная глубоко в лесу и живущая по законам его извращенной, больной логики.

Я знала, что мне предстоит выбор. Тихонько исчезнуть – или оживить каждую заснувшую клеточку тела и рискнуть выбраться из этой западни.