Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

Наконец-то я обрела способность стать свободной.

За час до слушаний, как всегда без предупреждения, приходит доктор Уилсон. Правда, в этот раз он не допытывается, кто я такая, о чем думаю и что заставляет людей убивать. Он вообще не произносит ни слова. Только глядит в лицо, будто говоря: «Ну и о чем с тобой можно разговаривать?»

Я все понимаю. Сказать нам больше нечего. Кроме одного, самого последнего.

Я опускаю взгляд и смотрю на обувную коробку рядом с кроватью, где лежат серебряные руки.

– Хотела поблагодарить… За то, что вы сделали.

Доктор Уилсон поводит плечами.

– Что намерена с ними делать?

– Еще не решила.

– Люди иногда хоронят ампутированные конечности. Или кремируют.

Я трясу головой.

– Пророк держал их на каминной полке. Как трофей. Я тоже не хочу их прятать. Хочу видеть каждый день. Теперь это будет мой трофей.

Доктор Уилсон молча кивает.

– Вы придете ко мне на слушания? – спрашиваю я, чтобы заполнить тишину.

– Напомни-ка еще раз, что у нас была за сделка?

– Я помогаю вам найти убийцу, а вы даете мне рекомендации.

– Да, все верно.

– И?.. – спрашиваю я без зазрения совести. – Вы придете?

Он улыбается. И ждет. Ждет, ждет, ждет…

Поначалу я ему не доверяла. Однако он исполнил свое первое обещание – помог мне. И доказал кое-что еще. Что не все люди одинаковые. Что не все хотят причинить тебе боль. Не все любят врать. Поэтому он заслужил немного доверия. И чуточку правды.

И я выкладываю один кусочек мозаики за другим: говорю про ингаляторы, про полные дыма легкие, про бутылки из-под самогона и голубое пламя, под которым легко складывались горящие дома.

Вейлон стоял прямо на том месте, где погиб Джуд, а под ногами у него был деревянный ящик, забитый бутылками самогона. В горлышко одной бутылки он засунул тряпку, поджег ее и бросил на крышу ближайшего дома, где она взорвалась полосой остроязычного пламени. Из груди Вейлона рвались сиплые звуки, совсем как из-под капота сломанного грузовичка.

– Уходи! – крикнула я. – Тебя увидят.

Вейлон упал на колени возле луж крови, в то самое место, где прежде лежал его сын, и, содрогаясь от рыданий, закрыл глаза.

– Д-джуд ум-мер? – спросил он, хотя ответ и без того был очевиден, кровью впитываясь ему в брюки. – Умер, да?

– Уходи, – прохрипела я. – Иначе тебя тоже убьют.

Он уставился на меня пустым взглядом, словно на стену или дерево.

– Вейлон! – крикнула я.

– Посмотри, кем мы стали, – хрипло выдавил он. – Мы бежали в лес, потому что думали укрыться от цивилизации. Но дикая природа не меняет людей. Она только делает нас хуже.

Он теребил руки, цепляясь за закатанные рукава рубашки.

– Посмотри, кем мы стали. Дикарями!

Вейлон перешел на крик. В воздухе поплыли хлопья пепла.

– Уходи! Живо! – рявкнула я.

Он тряхнул головой, не сдерживая слез.

От огненного треска гудели барабанные перепонки.

– Если хочешь жить, Вейлон, убирайся! Ради Джуда. Пусть все это будет не зря!

Больше ничего не сказав, он кивнул, растянув губы в скорбной гримасе, встал и зашаркал к лесу, прижимая к груди ящик с самогоном.

Я притаилась за кустами, из тени деревьев глядя, как дымится мой дом. Сперва я думала, что жители Общины так и сгорят во сне, потому что никто не выходил. Однако вскоре раздался крик, а за ним еще один и еще. Из домов поползли белые фигурки, сперва горсткой, потом потоком: мужчины и женщины в длинных сорочках и ночных колпаках, за которыми тащились дети, словно потерянные в бурю белые флажки.

Опираясь рукой на дерево, я глядела, как моя семья вываливается на крыльцо нашего дома: самые маленькие дети сидели на руках у матерей – причем настоящих. Констанс среди них не было. Конечно, она ведь заперта на чердаке, под самой крышей, в комнате невест, закрытой на щеколду…

Наконец из дверей, шатаясь, вышел отец, весь измазанный сажей, а за ним Констанс. Сестра кашляла в сгиб обрубленной руки.

Моя мать стояла в окружении детей. Ее глаза были как никогда ясными и полными сознания. Она укачивала младенца, новорожденную девочку, из ноздрей которой тянулись две струйки пара.

– А где Пророк?.. – спросила Констанс.

Ее голос прорезался даже сквозь бурлящий рев пламени.

Люди растерянно заозирались, осознав, что Пророка и впрямь не видать. Прежде о нем не думали, были слишком заняты собой. Они не могли знать, что в эту минуту Пророка вместе со всеми реликвиями кевинианства пожирает пламя. Вся их вера в один миг обратилась в пепел.

– ГДЕ ОН?! – завопила Констанс.

Она принялась носиться по двору, безумно вглядываясь в измазанные сажей лица. Наверняка думала о той жертве, которую ради него принесла. Если он погиб, все будет напрасно.

Розовые босые ножки шлепали по мерзлой земле. И вдруг Констанс рванула к дому Пророка.

– Стой! – крикнул мой отец.

Она толкнула дверь тлеющего дома. Все любили Констанс. Все – до самой ее смерти. И когда она переступила полуразрушенный порог дома, пламя тоже ее полюбило. Прильнуло визжащими дымными поцелуями к тонким светлым прядям, заставляя щеки вспыхнуть жаром. Полюбило так сильно, что в одно мгновение дом сложился, сжимая Констанс в своих объятиях.

Кажется, я кричала. Впрочем, меня никто не слышал, потому что в ту минуту орал весь мир: голосили в ужасе люди, потерявшие своего пастыря, визжало пламя, пожиравшее плоды многолетнего труда, выли деревья, в которых закипал сок, вопили крошечные зверьки, очнувшиеся от зимней спячки оттого, что шкура вспыхнула огнем.

Много часов спустя, когда я спустилась с горы, небо покраснело от солнечного света. Белыми мотыльками полетели снежинки, и одна за другой без единого звука погасли звезды.

– Мы обнаружили тело Констанс под развалинами, – сообщает доктор Уилсон.

Я киваю.

– Можно кое-что сказать? – спрашивает он, поправляя очки на носу.

– Как будто вам нужно мое разрешение…

– Просто хочу, чтобы ты знала: это нормально – чувствовать себя виноватой.

Я вскидываю голову.

– Что?

– Ты прошла через сущий кошмар. Я не стану заверять тебя, что ты не должна испытывать чувства вины. Хотя твоей вины ни в чем не было. Потерять руки, лишиться детства, пережить смерть сестры…

– То, что Констанс ум… – Я сглатываю комок желчи. – То, что ее нет, – это моя вина.

– Я понимаю, почему ты так думаешь. Однако в этом нет смысла. Из-за горя ты судишь неправильно. Ты осознаешь, что за все эти месяцы ни разу не признала вслух, что она мертва?

– А почему важно признать вслух?

– Тогда ты сумеешь принять эту мысль. И жить дальше.

– Жить дальше? – Кровь приливает к лицу так, что вены едва ли не лопаются. – Вы вообще понимаете, что несете? О сочувствии никогда не слышали? И хоть слово разобрали из того, что я вам говорю? Или просто сидите в своем дорогом костюмчике с заколкой для галстука…