Родриго Кортес - Садовник

Во-первых, одних внебрачных детей полковника Эсперанса в окрестных селах были десятки, если не сотни. Как говорили в народе, старый козел не всегда был таким дряхлым и в прежние времена не пропускал ни одной симпатичной мордашки и ни одной пухленькой задницы. И ни замордованные батраки, ни вечно озабоченные возвращением долгов арендаторы воспрепятствовать ему в этом не смели.

Чаще всего и дети, и их формальные отцы прекрасно знали, кто чей. И уж наверное, кое-кто, не имея возможности отомстить непосредственному виновнику своего позора, с удовольствием отыгрывался на отродье этого старого козла.

Впрочем, даже если не брать во внимание внебрачных потомков Эсперанса, под указанные доктором признаки в этом городе подпадала чуть ли не треть населения. У большинства горожан было нелегкое, наполненное насилием детство и масса подавленных страстей, и по Фрейду выходило, что достаточно сработать невидимому пусковому механизму, и каждый из них теоретически может превратиться в монстра, готового убивать родственников и соседей, а потом делать с трупами такое, за что в иных странах сажают на кол.

Мигель брезгливо поморщился. Кабинетный ученый, этот старый книжный червь, похоже, совсем потерял представление о реальности, если позволял себе подобные предположения. По крайней мере, в отношении испанцев. Впрочем, его лично это как бы уже и не касалось. Разумеется, Мигель сожалел, что дело это закончилось для него так бесславно, но, с другой стороны, ему — двадцать шесть лет, молодой Республике — и того меньше, всего-то полтора года, а значит, у них все еще впереди.

Всю зиму Себастьян вносил в саду незначительные поправки и готовился к весне. Целыми днями он бродил по мокрому, черному от постоянных дождей саду, осматривая каждую свободную площадку и каждый островок деревьев с нескольких позиций, и вскоре с удивлением понял, что впечатление очень зависит от того, с какой точки смотреть на то или другое место. Одно и то же место могло выглядеть печально-меланхолическим или же оставлять ощущение непреклонной стойкости — откуда посмотреть.

Это заставляло его нервничать. Райский сад обязан быть совершенным, что, в свою очередь, предполагало абсолютную завершенность, законченность творения, в то время как его сад постоянно менялся — не только в зависимости от сезона, но, как оказалось, даже от такой мелочи, как два-три шага в сторону.

Он понимал, что сад в целом и не должен устраивать каждого своего будущего постояльца: счастье у каждого свое. Бог наверняка просто выделит каждому свой кусок, на котором тот и будет наслаждаться вечным покоем и совершенной гармонией сада и своей души. Но выстроить даже один-единственный такой кусочек вечного счастья оказалось крайне трудной задачей, а Себастьяну нужно было создать целых восемь таких участков — для каждого из Эсперанса, живого или мертвого.

Он стал наблюдать за господской семьей еще пристальней и с ужасом заметил, что они тоже бывают разные, — все зависит от настроения!

Это открытие выбило его из рабочего состояния чуть ли не на месяц, и лишь к февралю Себастьян понял, что все дело в тропинках. Себастьян давно знал, что, за исключением Пабло, господа никогда не уклоняются от однажды проложенной и ставшей привычной тропы. Но оценил все значение этого факта лишь теперь.

В самом деле, пусти такую тропу кольцом, и они наверняка станут проходить только через строго продуманные и выверенные, созданные специально для них участки сада, в точности отвечающие возможным переменам в их настроении.

Когда Себастьян это осознал, просто на уровне общей идеи, он ощутил себя огромным, как гора Хоробадо.

Да, оставалась возможность отклонения от выверенного маршрута, но он уже понимал, как ее решить. Немного ежевики, и сеньора Тереса никогда не пересечет этой достаточно условной границы; чуть-чуть нежной ночной фиалки, и отважный капитан Гарсиа Эсперанса брезгливо отвернется и продолжит путь вдоль аккуратной, по-армейски идеально подстриженной благородной лавровой аллеи.

К сожалению, немедленному осуществлению замысла мешали появившиеся в последнее время мелкие осложнения. С тех пор как осенью в доме впервые появились чужие люди, садовнику перестали давать деньги не только на семена, но и на личные нужды, а на кухне почти не стало мясных остатков — господа съедали все. Ему приходилось выкручиваться самому и тратить большую часть времени на поиски еды и непокупного посадочного материала.

С едой было несложно. Зимой он с легкостью добывал жирных, сладковатых на вкус полевых мышей, а к весне начал брать птицу — прямо из гнезд, руками. А вот с посадочным материалом все оказалось гораздо сложнее.

Конечно же, он умел и собирать цветочные семена, и готовить отводки для последующего отделения; он в совершенстве владел техникой прививки и мог подготовить себе столько саженцев, сколько надо, но все это отнимало время и означало оттяжку завершения сада минимум на три-четыре года. А Страшный суд мог грянуть в любую секунду.

Когда Себастьян осознал это в полной мере, он стал ходить в храм через день, жестами умоляя Всевышнего отложить «сбор урожая» в свои бескрайние житницы хотя бы на несколько лет. Но понять божью волю так и не сумел, а потому стал еще более собранным и настойчивым. Нет, теперь Себастьян уже не надрывался так, как на том поле, когда он спал по три-четыре раза в сутки и не более трех часов. Просто каждое его движение стало точным и осмысленным, а цели — ясными и определенными. Ставки были слишком высоки, чтобы продолжать суетиться.

Уже к Рождеству Мигель окончательно убедился, что сменил работу не в самое подходящее время. Рабочие все чаще говорили о восьмичасовом рабочем дне и полной занятости в течение всего года, а мастера невольно становились буфером между ними и администрацией.

Мигель понимал и тех и других. Администрация не могла в полной мере выполнить эти требования просто ввиду сезонного характера производства. А рабочие порядком устали от хронического безденежья и полного отсутствия перспектив.

Возможно, рабочие не воспринимали бы свою жизнь так трагично, если бы не марксисты, но идеи были посеяны, и теперь каждый работяга знал: во всем виноват капитализм, а хозяева ездят по воскресеньям в мадридскую оперу лишь потому, что грабительски присвоили прибавочную стоимость.

Поначалу Мигель автоматически принимал сторону администрации, убеждая своих подопечных в том, что с прибыли берут налоги, а те, в свою очередь, возвращаются рабочим в виде бесплатных государственных школ, дорог и мостов. Но прошла зима, ему выдали расчет, и он, оказавшись на улице до самой осени, впервые подумал, что, может быть, и господин Маркс в чем-то прав.