Родриго Кортес - Садовник

Тем же вечером он встретился с прокурором, и тот сразу же подтвердил все самые худшие опасения начальника полиции. Бывшие землевладельцы настаивали на полной ревизии всех решений кортесов прежнего созыва, крестьяне упирались, и в воздухе уже вовсю витал запах крупного скандала.

— Вы, Мигель, в эти дела лучше не суйтесь, — от души посоветовал прокурор. — А землевладельцев отправляйте в суд. В суде землю отнимали, в суде пусть и возвращают.

— Так ведь мне же и придется решения суда обеспечивать, — возразил Мигель.

— А вы знаете, что стало с сеньором Эскобаром? — поинтересовался прокурор.

Мигель пожал плечами. Эту фамилию он слышал; был такой землевладелец — достаточно скандальный человечишка.

— Он думал порядок на своих землях навести, ну и поехал один, без охраны…

— И что? — уже предчувствуя ответ, замер Мигель.

— Живот разрезали, кишки выпустили и все этой самой землей доверху нашпиговали… Вот так-то, господин начальник полиции… Распустили мы эту мразь, распустили… сами виноваты.

Мигель криво улыбнулся, но к совету прислушался и с этого дня отправлял жалобщиков прямиком в суд, а в деревнях без конвоя не появлялся. Но требования пересмотреть итоги реформ звучали все чаше, напряжение — что в провинции, что в стране — все нарастало, и было очевидно, что без крови уже не обойдется.

Так оно и вышло. В декабре анархисты призвали нацию к вооруженному восстанию, и весь Арагон умылся кровью. По Сарагосе прокатилась всеобщая пятидесятидневная забастовка. А газеты все сообщали и сообщали об очередных ответных акциях жандармов — там, вместе с детьми и женами, заживо сожгли взбунтовавшихся сезонных рабочих, а там расстреляли 14 человек…

Маленький городок трясло вместе со всей страной. Хозяева резко сократили заработную плату, прошла череда увольнений, а десятки арендаторов были извещены о полуторном и более увеличении оплаты за аренду. И вскоре появились первые трупы.

В основном это были профсоюзные активисты, и убивали их нагло, почти демонстративно. Мигель, видя, что убийства принимают хронический характер, напрягал все силы. Отослал на дактилоскопическую экспертизу в Сарагосу полтора десятка орудий убийства, допросил порядка двух сотен свидетелей и не довел до суда ровным счетом никого.

Нет, поначалу свидетели говорили и даже называли конкретные имена, объединенные одним общим признаком — принадлежностью к «Испанской фаланге», но в суде все, как один, принимались утверждать, что обознались, а то и прямо обвиняли начальника полиции в недопустимом давлении. В то время как из отосланных им на экспертизу улик обратно в город не вернулась ни одна.

Мигель съездил в Сарагосу, и оказалось, что улики не только не прошли экспертизу, но даже не были отмечены в журнале регистрации. Отосланные им орудия убийства словно и не были никогда в управлении криминальной полиции!

Такого потрясения Мигель не испытывал давно. Не зная, как поступить, он тут же вернулся, вышел на алькальда и, рассчитывая на совет, выложил ему все, до капли. Но мудрый, четырежды выбиравшийся на пост главы города сеньор Рохо только болезненно поморщился.

— Не требуйте от меня невозможного, Мигель! Вы хоть знаете, кто стоит во главе «Фаланги»? Сынок самого Примо де Риверы! И чего вы от меня хотите? Чтобы я прикрыл самую мощную молодежно-патриотическую организацию Испании? Так я сразу скажу, не будет этого — ни здесь, ни в Мадриде, нигде! Даже если б я и хотел…

А потом, в мае 1934 года, прошел слух об амнистии генералу Санхурхо, всего-то чуть более года назад пытавшегося восстановить в стране монархию, и стало ясно, что режим окончательно сменился.

Сначала Мигель этим бредням не верил, но когда на городском рынке появился худой, изможденный, только что выпущенный из образцовой мадридской тюрьмы Карсель Модело капитан Гарсиа Эсперанса, пришлось поверить.

— Санчес! Лейтенант! — первым окликнул его Гарсиа, стремительно подошел и протянул руку: — Спасибо за сестру.

Мигель неуверенно пожал плечами. Он уже начал забывать это старое дело о маньяке из дома Эсперанса. Господи! Каким же оно тогда казалось важным!

— Это моя работа, сеньор Эсперанса.

— Бросьте, Санчес, — совсем уж как-то по-свойски хлопнул его по плечу Гарсиа. — Мне уже все рассказали. И как вы Сесила сажать не стали, и как за Тересу глотки всем рвали… В общем, спасибо, лейтенант… и, кстати, будьте осторожны, кое-кто спит и видит, как бы вас землицей засыпать.

Гарсиа печально улыбнулся, все еще по-военному четко развернулся на месте и исчез в базарной толпе. А Мигель вдруг осознал, что, кроме капрала Альвареса, за весь минувший год это был первый человек, говоривший с ним без страха или угрозы.

Летом 1934 года Себастьяну исполнилось четырнадцать лет. Благодаря неустанному трехмесячному труду сеньоры Тересы он знал, что надо делать, когда тебя спрашивают о числах в пределах двадцати, и с легкостью сгибал и разгибал нужное количество пальцев. Но практического значения числа для него не имели. Как художник не высчитывает количество мазков, он не высчитывал количество посадочного материала, полагаясь исключительно на свое эстетическое чутье, с той разницей, что в отличие от художника Себастьян не мог позволить себе такой роскоши, как многократное переписывание холста. Ибо каждый, даже самый быстрый «мазок» проявлял свою суть только спустя два, три, а то и целых четыре года.

И все равно за прошедшие два года он успел многое. Разумеется, некоторые сложности еще оставались. Сад в целом все еще был «сырым». Огромное количество саженцев, должных стать краеугольными камнями будущего Эдема, еще не вошли в полную силу, а кое-где сочетание цветов и красок до сих пор не стало идеальным. Но «финишная прямая» уже проглядывалась.

Первой обнаружила «свой» уголок сада сеньора Тереса. Каждое утро с рассветом она выходила на проложенную специально для нее тропу и два-три часа гуляла по строго просчитанному для нее маршруту, не отклоняясь ни на шаг. И только после этого находила в себе силы тащить на себе домашнее хозяйство, ссориться с чиновниками и спорить с немногими оставшимися арендаторами.

Затем отыскала свой уголок и сеньора Лусия. Ей хватало для прогулки и получаса, и Себастьян потратил чуть ли не полгода своей жизни на то, чтобы эта прогулка возросла хотя бы еще на четверть часа. Не вечность, но все же.

В конце концов стала откликаться на попытки создать для нее свой райский уголок и юная сеньорита Долорес. Ей уже нравился маленький садик в полусотне метров от флигеля, с маленьким говорливым ручейком, сбегающим тремя искусно выведенными каскадами, небольшой запрудой и веселенькой, прыгающей вслед за ручьем с каскада на каскад многоцветной фиалковой россыпью.