Джослин Джексон - Я иду искать

Простых истин было мало, и все они уже были записаны: Это машина Тига. Он живёт в неблагополучном районе, а я — в Вэйверли-Плэйс, и мои родители регулярно ужинают с мэром. Один из лучших адвокатов по уголовным преступлениям заслоняет меня от любого вопроса, способного прояснить правду. Единственный, кого хоть немного интересует заявление Тига — коп. Но он — ничто против Митча и денег моих родителей. Мне не пришлось бы даже врать. Не пришлось бы говорить ни слова. Всё, что от меня требовалось — сидеть тихо и ждать, когда всё случится само собой.

После того как ушёл детектив, ушёл адвокат, а отец отправился на работу, мать приготовила обед. Мы сидели за столом в гостиной, перед нами стояли тарелки с салатом. Мне всегда было некомфортно в этой вычурной комнате с лакированным столом и сервантом с французским фарфором во всю стену. Она была выдержана в нейтральных серо-бежевых тонах, стены будто ребёнок обляпал детским питанием или чем похуже. Мать утверждала, что это цвет речного камня, а я как-то взбесила её, назвав его бородавочным.

Она была так напряжена, что вся вибрировала, как струна скрипки, каждая её жилка туго натянулась.

— Я думаю… — начала я и тут же осеклась. Я ничего не сказала полицейскому, но мне надо было выговориться. — Я думаю, что, может быть, я…

Я смотрела на неё, а она — на меня, изучая моё лицо с непривычной внимательностью. Она никогда не смотрела на меня, как на Коннора. В его лицо она впивалась с каким-то голодом. Сейчас она не сводила с меня взгляда, но это было иначе. Будто она искала подтверждения… или же правды.

Чего бы она ни искала, она это нашла.

— Господи, — сказала она. — Ты была… — она не смогла закончить предложение, как и я.

— Я правда не помню, — твёрдо произнесла я. Теперь я врала, и мне приходилось стараться, чтобы звучало убедительно. — Не помню, как вела машину.

— Не помнишь, как вела машину? — кивнув, переспросила мать.

— Не помню, — подтвердила я. — Но Тиг сказал, её вела я, и я помню, что у меня были клю…

— Ты не помнишь, как вела машину, — быстро и напористо сказала мать, и на этот раз её слова были приказом. Она протянула мне руку через стол и ждала, пока я протяну ей свою. Меня поразила мысль о том, что в эту неделю мать старалась ко мне прикоснуться, как никогда в жизни. Я не помнила, когда она в последний раз клала ладонь мне на бедро или сжимала мои пальцы. — Не позволяй этому мальчишке забивать тебе голову. Если ты будешь слишком сильно стараться вспомнить, в голове всё перемешается. Как у тех детей, которые говорят, что в детсаду были сатанисты или кто там ещё. Ничего этого не было. И если бы ты вела машину, полиция бы это выяснила. Так что машину ты не вела.

Какое-то время мы обе молчали, потом я сказала:

— А если воспоминания вернутся, как сказал тот детектив?

Мать покачала головой.

— Что бы ты ни вспомнила, доверять этим воспоминаниям нельзя. Их вбил тебе в голову полицейский. Оставь эти мысли в покое. Не говори о них. Ни с кем. Никогда. Дело не только в тебе, Эми. Если ты признаешься, ты испортишь карьеру отца, а я уже и так чувствую чужое осуждение. Твой брат… у него большое будущее. Ты и так достаточно испортила нам жизнь.

— Но, если Тиг не был за ру… — начала я, и она отдёрнула руку. Её голос, только что почти умоляющий, стал холодным и презрительным.

— Эми, перестань драматизировать и строить из себя мученицу. Не надо романтических поступков. Это будет выглядеть жалко. Из тебя не выйдет Джульетты, — она скользнула взглядом по моему телу. — Ты меня поняла?

Я прекрасно её поняла.

И, прости меня Господь, я сделала так, как она велела. Я проглотила свои чувства и позволила им проскользнуть глубоко-глубоко. Они наполнили меня, как ком глины, проникший в желудок.

В глубине души я верила, что всё может решиться и без меня, само собой. Я вела себя достаточно подозрительно, чтобы этот отечески добрый детектив сказал кому-нибудь: Мы всё неправильно поняли. Теперь-то я вижу! За рулём была Эми.

Я ответила бы: Может, и так, но я ничего не помню , — и правосудие само бы свершилось.

Но никто больше не говорил со мной об этом. Ни полицейские, ни адвокат, ни моя семья. Тиг понес наказание за чужое преступление, и никто не сказал мне об этом. Я узнала новости из журнала. Я понятия не имела, куда его отправили, что с ним случилось. У меня не было ни его контактов, ни общих с ним друзей, а звонить его матери или бывшему отчиму было слишком стыдно. Отец нашёл работу в Бостоне, и мы туда переехали.

Следующие три года — а именно столько дали Тигу — я не могла есть. Еда слишком долго меня успокаивала, а я не заслуживала спокойствия. Я хотела ощущать голод. Это сердитое бушующее чувство внутри меня стало моим наказанием.

Я худела, бледнела, слабела, кожа, прежде плотно обтягивавшая тело, теперь повисла, и наконец я стала похожа на ту дочь, которую, возможно, хотела бы моя мать. Но после того, что я совершила, её взгляд на миг останавливался на мне и ускользал, не задерживаясь, словно мои границы по-прежнему на два фута выходили за пределы нынешних очертаний. Внутренности разъедал стыд, он разбухал во мне и вокруг меня, облепляя снаружи и изнутри, а для матери жир и стыд были почти синонимами.

Я так и не смогла наладить отношения с родителями. Сейчас они сводились к равнодушным поздравлениям по телефону с Рождеством или днём рождения и пустым словам о том, что надо бы как-нибудь собраться.

Теперь у меня была своя семья, и в ней всё было иначе. Я позволила Мэдди быть той, кем она хочет — своевольной, порой неуправляемой; Оливер рос в атмосфере спокойствия и обожания. Дэвис не боялся рассказать мне о том, как хотел, чтобы от него ушла жена, хотя её уход до глубины души ранил его ребёнка. В нашем доме царили любовь и понимание, но себя настоящую я в этот дом не пускала.

Я так и не рассказала Дэвису свой страшный секрет. Я выключала свет, когда мы занимались любовью, чтобы он не увидел на моём теле следы от растяжек. Я не рассказала ему о ночи, когда погибла миссис Шипли, и о моменте, когда в полубессознательном состоянии проскользнула за руль.

Вот почему на меня так повлияла игра Ру. Не джин, не сила её обаяния. Глубоко внутри я ощутила, что она видит всю мою подноготную. Она смотрела на меня так, будто понимала, что именно я способна совершить и выдержать. Это пугало, но отчасти даже нравилось. Я ощутила порыв выпить ещё джина, поднять футболку и показать ей чуть заметные белые следы на груди и животе, выпустить правду на волю. Разве не от этого меня спасал дайвинг? Я погружалась с головой, пусть и не в правду, а в воду, спокойную, не страшную.

По опыту я знала — нужно всего лишь дождаться, пока пройдёт это чувство. Люди часто говорят: не знаю, как она с этим живёт! — но при этом сами мирятся с гораздо худшими явлениями. Никто не держит за руку свой самый страшный грех. Наши поступки тяжелы, и мы лишь ждём, когда они пойдут ко дну. С каждым днём они погружаются всё глубже, в такие тёмные места, куда не может добраться свет. Всё, что мне оставалось — ждать. Всё плохое, я знала, погрузится во мрак, потому что так всегда и бывает.