Микаель Ниеми - Дамба [litres]

Под ее тяжестью ему стало труднее дышать, но конвульсии прекратились, особенно грудных мышц, там, где соприкасались их тела. Она щедро делилась с ним теплом, опустошала себя в его поры. Прижалась еще теснее и обхватила руками.

Держись. Я помогу тебе. Во всем мире остались только мы, ты и я. Никого больше нет.

Похлопала по щеке. Слышала звук пощечины, видела, как деформируется под ее ладонями кожа, но на лице не отразилось ничего – ни гримасы боли, ни удивления. Ни желания очнуться. Но ей показалось, что оттенок кожи изменился, что Лабан чуточку порозовел. Не такой пепельно-серый, как был. И все время она чувствовала грудью сердечные толчки – слабые, но ритмичные. Пу-пуфф, пу-пуфф…

– Лабан, – прошептала она нежно. – Очнись, Лабан…

Осторожно провела рукой по лбу, шее, плечу. Холодные и влажные. Расстегнула пуговицы на джинсах, неуверенно сунула руку и нащупала в паху бедренную артерию. Пульс есть, к тому же… показалось или нет, что здесь кожа немного теплее? Нет, не показалось. Холод отступает, ей просто надо набраться терпения. Выпростала руку, задев при этом член. Плоский, холодный и съеженный, как сдувшийся резиновый шар.

Вот и весь его мачизм. Шарик, из которого выпустили воздух. Не удержалась и провела рукой еще раз. Жесткие, почти проволочные волосы на лобке. И эта маленькая покорная улитка…

Лабан. Лабан с его мужским обаянием. Лабан, который нынче утром в шале, пока они собирались на натуру, поломал все кисти, разбросал обломки по полу и призвал всех следовать его примеру.

– Кисти – фальшь, – объявил он. – Намеренное отдаление от природы, душевное оцепенение. Только пальцы. Твои пальцы, твои волосы, ногти, кровь твоего сердца, в конце концов.

И обошел дам-акварелисток, заглядывая каждой в глаза. Многие и в самом деле с восторженными восклицаниями поломали свои дешевые кисточки. Преподавательница уже раскрыла было рот, чтобы предложить писать акварельные пейзажи под музыку – дескать, мазок становится мягче и ритмичнее. Но после неожиданной выходки Лабана промолчала. А у дам затуманились глаза и трусики наверняка увлажнились.

– Лабан, мой Лабан…

Как будто стал немного теплее? Поганец, принц несчастный с зачарованных островов… Лежит, изо рта стекает какая-то дурно пахнущая жидкость. Что-то не складывается, почему-то не вяжется эта прозрачная жижица с его мачо-замашками… как, впрочем, и его акварели. Лена сорвала пучок травы, вытерла уголки рта, но полупрозрачная жидкость так и продолжала течь. Легкие булькают, как пузырящееся болото.

И вдруг она что-то почувствовала. Еле заметное движение там, внизу. Какой-то узелок… или, скорее, зверек. Она потрогала. Звериный детеныш, щенок, тычущийся мордочкой в ласкающую руку.

Он жил. Он начал шевелиться.

Лена лежала на Лабане совершенно неподвижно. Должно быть, подействовало тепло ее тела. Промежностью она ясно чувствовала эту возрождающуюся жизнь, росток, зародыш, этого пробуждающегося от спячки зверька.

Она погладила его член – мягкая нежная кожа, уже не холодная слизь, как у пойманной рыбы.

– Лабан?

Неужели очнулся? Тяжелое, с хрипами дыхание, полузакрытые невидящие глаза. Может, это что-то вроде рефлекса? Непроизвольная предсмертная эрекция? Она растерялась от волнения. Зажмурилась и ткнула в кровоточащую культю. Нет… Будь он в сознании, взвыл бы от боли, а тут даже не вздрогнул. Она сложила ладонь горстью на его члене и непроизвольно улыбнулась. Сколько времени прошло с тех пор, как она касалась мужчины таким недвусмысленным образом? Давно… слишком давно. И что хотела доказать? С какого перепуга она отказывала себе в самом естественном, самом трогательном и убедительном контакте мужчины и женщины? Эти мучительные годы… они позади теперь. Все смыла река. Река смыла всю грязь, мир снова стал простым и чистым, как после долгого, горячего душа. Или после бревенчатой сауны с дровяной топкой. Кожа загорелась, подумать только, а ведь она должна бы дрожать от холода в насквозь промокшей одежде.

Лена осторожно отодвинула крайнюю плоть, обнажила розово-сиреневый, слегка синюшный желудь головки. Эрекция несильная, оставшейся в организме крови не хватает. Не беда – справится. Дрожа от возбуждения, стянула штаны и трусы. Она знала – будет нелегко. Пришлось долго возиться, прежде чем удалось сделать все так, как завещано природой. Раздвинула большим и безымянным пальцем половые губы и, защемив указательным и средним ускользающую, трогательно податливую головку, с третьей или четвертой попытки заправила в упругое, обволакивающее тепло влагалища.

– Остались только мы, – лихорадочно шептала она. – Ты и я. Никого больше нет.

И начала осторожно, с минимальной амплитудой двигать тазом, с восторгом осознавая естественную, вечную красоту этих движений. Мужчина и женщина. Чуть дальше – чуть ближе… чуть дальше – и опять, словно испугавшись потери волшебства, ближе, ближе…

– Только мы… Лабан и Лена.

Подоткнула плотнее одежду, постаралась отдать ему все тепло тела. Помогло: она уже не боялась потерять контакт, можно двигаться посвободнее. Дождь усилился, но Лена даже не заметила, шепот падающих на дождевик капель казался ей забавным и волнующим.

Мягкие нежные движения… Почему парни вечно тычут изо всех сил, будто неандертальцы, впервые взявшие в руки копье? Они не ценят своего дара, не понимают, что Господь наградил их вовсе не орудием убийства. То, что у них между ног, – не оружие. Чудодейственный жезл, гарант и хранитель вечного воспроизводства жизни. Нет… мужчины думают только о войне. Для них овладеть женщиной все равно что одержать очередную победу в кровавой схватке.

Но теперь все. Война окончена – благодаря ей. Жизнь спасена, войне конец. На одной ноге не помаршируешь. Одноногих солдат не бывает, их удел – лежать и ждать, пока не возьмет верх женское начало. И в этом есть какая-то высокая правота.

Она невольно увеличила частоту, и постепенно под ней все быстрее и быстрее, побег за побегом рос райский сад, собравшийся, похоже, покрыть весь земной шар.

И он пошевелился! Он старался ей помочь! Или… или нет, просто какой-то спазм. Какое-то сейсмическое сотрясение, пульсирующий удар… Она чуть не потеряла равновесие и рефлекторно оперлась рукой о мокрую траву. Как обезьяний детеныш на материнской спине, когда та, приустав от гигантских прыжков с дерева на дерево, на секунду спустилась на землю.

И все замерло. Тихое, пронизывающее тепло. Как будто лопнул перезревший тропический фрукт и потек сладкий до одурения, пропитанный солнцем сок.

Несколько мгновений Лена лежала с полузакрытыми глазами. Подняла голову – дождь ласково барабанил по губам, мягкие, почему-то солоноватые капли. Она только сейчас заметила: мир уже не был уныло-серым, он окрасился в новый цвет. Фруктово-зеленый, сильно разбавленный… мякоть киви… нет, светлее. Дыня, к примеру. И то ли неожиданная смена освещения, то ли что-то еще, но внезапно ушла тревога. Неопрятные снежные сугробы, сваленные бульдозером во всех уголках ее души, осели, исчезли, растаяли, словно по мановению волшебной палочки. Река времени опять текла широко и свободно. Перепутанные узлы развязались сами собой, будто в руке престидижитатора. Жизнь… шелк между пальцами, мягко вьющаяся атласная лента… Она не испытывала ничего подобного с самого раннего детства.